Безусловно, нельзя сбрасывать со счетов и собственно антиглобалистское движение европейских «крайне левых» и «крайне правых», которые гораздо яснее и ярче выражают антиглобалистские идеи, хотя степень их влияния на истеблишмент часто весьма невелика.

Среди стран Евросоюза к стратегическому диалогу с Россией могут быть привлечены Италия и Испания, но потенциальные участники континентального диалога могут быть найдены и во всех остальных странах – даже в самых «глобалистских», таких как Англия или страны Восточной Европы.

Не испытывая подчас никаких особых симпатий к России как таковой, все эти политические силы могли бы при определенных обстоятельствах стать ядром фактически пророссийского влияния – не напрямую, а через антиамериканизм и стратегический континентализм.

Совсем иначе дело обстоит в отношении Китайской Народной Республики. В этой гигантской и бурно развивающейся стране существует политический централизм, поэтому Москва может иметь дело только с коммунистическим руководством, которое полностью контролирует внешнюю и внутреннюю политику. Несмотря на политико-партийную монолитность и в Китае есть несколько центров влияния. Наиболее существенными является экономическая группа и политико-идеологическая группа. «Молодые экономисты» КНР опираются на прибрежную зону активного экономического развития, и их позиции в значительной степени связаны с интеграцией Китая в мировой рынок – в частности, в американский, который дает Китаю значительный процент доходов. Собственно политическое руководство поддерживается гигантскими массами внутриконтиненталь-ного Китая, живущего по весьма скромным стандартам и не вовлеченного в экономический рост юго-восточной береговой зоны. На равновесии этих факторов основывается «китайское чудо», так как перекос в ту или иную сторону – в «демократию» или «тоталитаризм» – дал бы неминуемо катастрофический эффект.

В обеих этих группах Россия может найти партнеров по многополярности. Политическое руководство, вслед за традициями Мао, в значительной степени продолжает скептически относиться к «северному соседу», уличенному в «ревизионизме» и «империализме». Но вместе с тем именно китайские коммунисты лучше всего осознают геополитические противоречия между Пекином и Вашингтоном, неизбежность обострения конфликта. У Китая нет места в однополярном мире, и антиглобализм (многополярность) является важнейшим пунктом внешнеполитической доктрины КНР. А в этой стране с миллиардным населением и сохранением политического централизма такой пункт является не пустым словом. Провозгласив четкую антиамериканскую ориентацию, Москва обретает в коммунистическом руководстве Китая стратегического партнера.

Вместе с тем дальнейший экономический рост Китая во многом зависит от природных ресурсов, фундаментальный дефицит которых грозит затормозить темпы роста китайской экономики уже в ближайшие годы. Это значит, что у России и в экономической группе КНР есть субъект диалога, хотя вовлеченность китайской экономики в мировой рынок позволяет предположить, что диалог с экономической группой будет складываться непросто – не стоит недооценивать и американского влияния на Пекин.

Для Китая чрезвычайно важна Россия, как носительница ядерного потенциала и обладательница природных ресурсов. Антиглобалистский контекст позволяет найти в этом обмене максимум общих интересов (при соблюдении китайской стороной контроля над миграционными процессами на российскую территорию).

Наконец исламский мир сегодня как никогда нуждается в политическом весе России. Ислам несовместим с глобализмом и американской доминацией на уровне ценностных систем: либерально-демократическая светская индивидуалистическая модель, активно навязываемая США – в том числе и исламским странам – бьет в самое сердце многовековой идеологии, культуры, этики мусульман, угрожает их идентичности. Антиамериканизм исламского мира – это в первую очередь конфликт ценностей, а не конфликт интересов, отчаянная борьба за сохранение мусульманами своей религиозной и цивилизационной идентичности. Переход России на многополярные антиглобалистские позиции откроет широкое поле российско-исламского альянса. Участниками такого альянса могут быть различные силы исламского мира – отдельные исламские государства, религиозные движения и партии, национальные и благотворительные организации и т. д. Здесь важно, чтобы Россия выступала в этом процессе с прагматических позиций – не навязывая, в отличие от США, своих предпочтений в отношении того, с какими направлениями ислама она готова сотрудничать, а с какими нет. В той мере, в какой исламский мир противостоит однополярной модели, он является объективным союзником России, по крайней мере до тех пределов, пока не затронуты интересы национальной безопасности, культурно-политической идентичности и территориальной целостности самой России.

Итак, «оси дружбы» строятся не на пустом месте – в каждом из «больших пространств», прилегающих к России, есть политические и социальные силы, которые могут выступать несущими конструкциями для этих осей. Причем в каждом конкретном случае они имеют различную структуру – от целых стран и их правительств до отдельных политических партий, религиозных организаций и общественных объединений. Кроме того, в самих США есть немало сил и движений, отвергающих глобализм и неоимпериализм официального Вашингтона, готовых к активному и массовому протесту против однополярного мира. Эти группы есть как в левом, так и в правом секторе американского общества, а среди общественных и религиозных организаций и среди различных этнических ассоциаций (в первую очередь – латиноамериканских и афроамериканских) их не счесть. Выходит, что стоит только России всерьез провозгласить многополярность (по сути, антиглобализм) государственной стратегией, как у нее найдутся миллиарды друзей во всем мире.

Для того чтобы создать «ось дружбы» как скелет многополярного мира, Россия должна сочетать в своей национальной идеологии принцип относительной открытости с принципом относительной закрытости. Она не может быть полностью открытой ни в одну из соседних сторон (не говоря уже о США), так как это повлечет усиление влияния на нее какого-то активного «большого проекта», которые, как мы видели, ей в чистом виде противопоказаны. Но она не может и закрыться на прочный засов, не может сосредоточиться на национализме, так как утратит в этом случае инструменты для активного развития стратегических альянсов. Более того, Россия, как исключительно национальное государство в своих нынешних границах, не сможет стать полюсом даже при самых благоприятных условиях. Будучи многоэтнической и многоконфессиональной страной, при интенсивной выработке однозначного национального «я» она будет взорвана изнутри. А если учесть, что в этом взрыве будут заинтересованы внешние силы, то его масштабы могут быть фатальными.

Из этой ситуации есть один выход – евразийская идея. Она дает возможность России представлять себя не просто как оплот борьбы с глобализацией и однополярным миром, не просто как авангард многополярности, но и как носительницу универсальной миссии, «континентализма», особой культуры, сочетающей западные и восточные черты. Россия как Евразия способна предложить странам СНГ позитивный интеграционный сценарий, вести мягкий диалог с самыми различными силами на Западе и на Востоке. Евразийство для России есть сочетание сильной национальной идентичности с демократическим принципом «прав народов», терпимостью, религиозной и культурной гармонией. И во внешней политике в таком случае евразийская Россия выступает как носительница сбалансированной позиции, примиряющей и развивающей иные «большие проекты», как «промоутер» истинной демократии во внешней политике.