Почему я не придала этому значение и не предотвратила несчастья? Я чувствовала себя раздавленной, сознавая, какими запоздалыми являются мои теперешние раздумья.

Восемь лет назад, когда контракт Муди в клинике Детройта приближался к концу, мы оказались перед трудной проблемой. Необходимо было решить, будем ли мы жить вместе или наши дороги разойдутся. Мы вместе обсуждали приглашение на работу в клинику Корпус Кристи, где требовался анестезиолог. Реальные доходы составляли около ста пятидесяти тысяч долларов в год, что вызывало у нас головокружение.

Одна часть моей души противилась тому, чтобы покинуть родителей в Мичигане, но вторая готова была начать новую, счастливую жизнь. Я знала, что у нас будет не только достаток, но и высокое общественное положение.

Джо, а особенно шестилетний Джон радовались по поводу переезда.

Джон перед нашей свадьбой сказал мне:

– Мамочка, я не знаю, нужно ли мне жить с Муди.

– Почему? – спросила я.

– Он дает мне столько конфет! Я боюсь, что у меня испортятся зубы.

Серьезность его тона рассмешила меня. Муди ассоциировался у Джона со сладостями и всякими приятными вещами.

Конечно, главным аргументом, выступающим в пользу брака, была наша любовь. Мне уже трудно было даже представить себе, что я смогу расстаться с ним, отправить его в Корпус Кристи и вести обычную и, как теперь мне казалось, тоскливую жизнь в промышленном центре Мичигана.

Таким образом, шестого июня 1977 года мы тихо обвенчались в мечети Хьюстона. После произнесения нескольких простых слов по-персидски и по-английски я почувствовала себя так, точно удостоилась огромной чести, как будто стала коронованной особой.

Муди засыпал меня цветами и подарками. В ежедневной почте я находила разрисованные им открытки или записки с объяснениями в любви – слова, вырезанные из газет и наклеенные на листок бумаги. Особенно ему нравилось говорить о любви ко мне в присутствии наших приятелей. Однажды за ужином он преподнес мне огромную, сверкающую золотом и лазурью медаль, на которой было написано: «Самая замечательная жена в мире». Мой арсенал коробок-шкатулок непомерно вырос. Он часто дарил мне книги, делая на них надписи, полные самых нежных чувств. Почти каждый день он чем-нибудь доказывал мне свою любовь.

Вскоре мы убедились в том, как разумно поступил Муди, став анестезиологом. Анестезиология принадлежит к наиболее выгодным областям медицины. Муди осуществлял главным образом надзор над коллективом дипломированных терапевтов и медсестер, специализирующихся в методах обезболивания, что давало ему возможность одновременно принимать трех-четырех пациентов и выставлять им довольно большие счета. Распорядок дня не был слишком напряженным. Муди нужно было быть в клинике ранним утром, чтобы ассистировать на операциях, но часто уже к полудню он возвращался домой. У него не было регламентированного рабочего времени, а дежурство в экстренных случаях он делил со вторым анестезиологом.

Воспитанный в состоятельной иранской семье, Муди легко вошел в роль пользующегося успехом американского врача. Мы купили большой красивый дом в престижном районе Корпус Кристи. Нашими соседями были врачи, юристы и другие представители интеллигенции.

Муди нанял служанку, чтобы освободить меня от наиболее прозаических домашних дел, что позволило мне наконец воспользоваться моей профессиональной подготовкой.

Моя жизнь была заполнена приносящей удовлетворение работой. Я занималась счетами пациентов, вела бухгалтерию лечебной практики Муди. К этому прибавлялись ведение домашнего хозяйства и приятные хлопоты о семье. Поскольку служанка выполняла всю черновую работу, я могла сконцентрироваться на ведении дома и кухни, что доставляло мне немало радости.

Мы много общались с друзьями. И не только потому, что нам это нравилось. Мы понимали, что дружеские контакты имеют большое значение для карьеры врача. Перед нашим прибытием в Корпус Кристи единственный практикующий там анестезиолог был очень перегружен, поэтому испытывал к Муди в некотором смысле чувство благодарности. Но в то же время присутствие Муди уже создавало возможность конкуренции. Работы хватало для двоих, однако мы были убеждены, что укрепление нашей позиции требует обширных связей. Наш круг знакомых состоял как из коренных американцев, так и из тех, кто, подобно Муди, приехал из других стран, чтобы учиться и работать в Штатах. Здесь было много индусов, арабов, пакистанцев, египтян и представителей других национальностей. Нас связывала радость, которую мы получали от познания различных культур и обычаев. Я прославилась образцовой иранской кухней.

В университете Техаса училось много иранцев. Мы часто принимали их у себя. Как члены Исламского общества Южного Техаса мы организовывали встречи и торжества по случаю праздников, отмечаемых иранцами и мусульманами. Я радовалась, что Муди обрел наконец здесь такую желанную связь с родиной. Он упивался ролью американизированного врача, старшего и пользующегося авторитетом руководителя своих молодых земляков.

Муди решил закрепить свое желание остаться американцем, написав заявление о признании его гражданином Соединенных Штатов. Анкета содержала много вопросов, среди них были и такие, которые требовали самых категоричных ответов.

Являетесь ли вы сторонником Конституции Соединенных Штатов и форм правления этой страны? Готовы ли вы присягнуть на верность Соединенным Штатам? Если того потребует закон, будете ли вы бороться с оружием в руках, защищая Соединенные Штаты? На каждый из этих вопросов Муди ответил утвердительно.

Мы много путешествовали. В Калифорнии и Мексике мы были несколько раз. Как правило, мы отправлялись туда, где проходили семинары по медицине или научные симпозиумы, оставляя детей на попечение няни. Налоговые инструкции позволяли нам пользоваться комфортабельными гостиницами и перворазрядными ресторанами, которые оплачивала фирма. Я заботливо собирала все квитанции и счета, подтверждающие профессиональный характер нашего путешествия.

Мне казалось, что эти поразительные перемены в моей жизни подавляют меня. Хотя я не работала в традиционном понимании этого слова, я была занята больше, чем когда бы то ни было, но, осыпаемая деньгами и нежностью, обожествляемая мужем, имела ли я право жаловаться на что-либо?

Однако почти сразу же в нашу супружескую жизнь проникли проблемы. Вначале это были редкие случаи непонимания, и возникали они у нас из-за некоторой несовместимости культур. Для Муди это были несущественные детали, но они приводили его в изумление. Например, когда в банке в Корпус Кристи мы открывали счет, он вписал в формуляр только свою фамилию и имя.

– Что это значит? – спросила я. – Почему ты не вписываешь и мою фамилию?

Он выглядел удивленным.

– Мы не вписываем имена женщин в банковские счета, – ответил он. – Иранцы этого не делают.

– Но ты здесь не иранец, – возразила я. – Ты же собираешься стать американцем.

Очень скоро я поняла, что Муди рассматривает меня как свою собственность. Когда мы бывали среди людей, он всегда требовал, чтобы я находилась возле него. Обычно он обнимал меня и держал за руку, точно опасаясь, что я могу убежать. Мне льстили его привязанность и интерес, но настойчивость, с какой он демонстрировал это, порой раздражала.

Превратившись из приятеля мамы в отчима, Муди постепенно терял свой авторитет в глазах детей. Став главой дома, он потребовал от Джо и Джона безоговорочного послушания. Это особенно не понравилось одиннадцатилетнему Джо, который уже начинал проявлять самостоятельность. Ведь именно Джо раньше был главным мужчиной в семье.

Кроме того, источником большого напряжения в наших семейных отношениях, несомненно, был Реза. Он учился в университете Детройта и какое-то время жил там в комнате Муди. Через год после заключения нашего брака Реза получил диплом экономиста, и Муди пригласил его в Корпус Кристи пожить у нас, пока тот не найдет работу.

Когда Муди не было рядом, Реза брал на себя роль хозяина и господина, пытаясь выдавать мне и детям распоряжения и требуя повиновения. Как-то ко мне пришли несколько приятельниц на чай. Реза молча сидел с нами в комнате. Было видно, что он старается все запомнить, чтобы потом доложить Муди в случае, если, по его мнению, мы говорили бы о чем-нибудь недозволенном.