Но вот настал вечер и стало не до смеха. Они все сильнее мерзли, им все больше хотелось есть, а конца-края бедствию не было. Как и прежде, море окутывал сплошной туман, хотя обычно в июне он быстро рассеивается. А этот, словно назло, по-прежнему сжимал их в своих серых, призрачных тисках, будто ни за что не желая с ними расстаться. Чтобы совсем не замерзнуть, они то и дело менялись на веслах, но согреться удавалось ненадолго, да и мало радости грести, когда не знаешь, куда гребешь. Может, с каждым взмахом весел они все дальше и дальше уплывали в открытое море, и от одной этой мысли им становилось жутко. Правда, море было спокойное. Ну, а если туман, который они до того ненавидели, что готовы были изорвать в клочья своими руками, наконец, поднимется и на смену ему задует ветер? Ветер, да к тому же сильный, а они на маленьком ялике в открытом море, вот уж где в самом деле будет смех сквозь слезы.

— Шхер тут что сельдей в бочке, — сказала Фредди. — Но я и не надеюсь, что мы наскочим хоть на одну из них.

А они так мечтали ступить, наконец, на твердую землю. Подумать только, об этом приходится лишь мечтать. Малюсенький островок — вот все, что им надо. Ему вовсе не надо быть красивым или чем-то достопримечательным, заверяла Тедди, пусть будет совсем неприметным островком, поросшим лишь можжевельником и елками. Все равно они могли бы сойти на берег, разложить костер и, может, узнать, куда их занесло. И отыскать хоть какое-нибудь пристанище и встретить людей, к тому же страшно добрых, которые вынесут им навстречу горячее какао и теплые блины.

— Никак она бредит, — прервал девочку Юхан.

Но бред о вкусной еде пришелся им по нутру. Они принялись наперебой фантазировать, и их разгоряченное воображение порождало возы, доверху набитые тефтельками, голубцами, бифштексами, шницелями и сосисками.

— Неплохо бы и омлет с грибами, — сказала Фредди.

Все горячо одобрили омлет с грибами. В этом даже Боцман был с ними заодно, потому что он одобрительно рявкнул, хотя до этого весь долгий путь молчал. Как и подобает умной собаке, он не одобрял этой ребячьей затеи. Но что поделаешь, раз этим несуразным людям нравятся такие бестолковые развлечения! И теперь он с выдержкой и достоинством умного пса тихо и терпеливо лежал на дне лодки.

— Бедный Боцман, — сказала Фредди, — он куда голоднее нас, ведь у него живот больше нашего.

Дети целились с собакой бутербродами, а когда они кончились, то предложили ему треску, от которой он вежливо отказался.

— Понятное дело, — сказал Юхан. — И я скорее умру с голоду, чем стану есть сырую рыбу.

— Неужели в рюкзаке ничего-ничегошеньки не осталось? — спросила Тедди.

— Одна бутылка воды, — ответила Фредди.

Бутылка воды! Это после стольких-то радужных мечтаний о горячем какао, бифштексах и блинах. С одной бутылкой воды они чувствовали себя нищими.

Долго сидели они молча, совсем подавленные. Никлас размышлял, что для человека хуже: замерзнуть до смерти или умереть с голоду. Сейчас его больше всего донимал холод. Не спасала и плотная куртка — он промерз до мозга костей. Вдруг он вспомнил их костер на Рыбьей шхере. Словно этот костер был в какой-то другой жизни, таким неправдоподобным казался он ему теперь. Никлас вспомнил про спичечный коробок в кармане и вынул его. Окоченевшими пальцами он зажег спичку. Она горела чистым невысоким пламенем. Он поднес к нему руку, чтобы хоть ненадолго почувствовать тепло.

— Играешь в девочку с серными спичками? — спросила Фредди.

— А как ты отгадала? — удивился Никлас. Но в тот же миг он что-то увидел.

— Что у вас там на корме? Случайно, не спиртовый ли примус?

— Ой, правда, — воскликнула Тедди. — Кто же его здесь забыл?

— Наверно, папа, — ответила Фредди. — Позавчера они с мамой ставили в море сети. Он уговорил маму отправиться с ним и обещал сварить ей кофе в лодке, помнишь, Тедди?

— А что, если и мы… — предложил Никлас.

— У нас нет кофе, — ответила Фредди, — одна вода.

Никлас задумался. Ведь горячая вода согревает, а сейчас им больше всего нужно согреться. Он поискал глазами: куда подевался ковш, которым они вычерпывали воду из лодки? Это был самый обыкновенный медный ковш, но он вполне годился вместо кастрюли. Никлас поделился с друзьями своим планом, и они не спускали с него глаз, пока он не развел примуса и не вылил воду из бутылки в ковш.

«Огонек, огонек, кипяти нам чаек…» — запела Фредди.

И тут Юхана словно осенило.

— Давайте сварим в ковше треску!

Тедди взглянула на него с неподдельным восторгом.

— Юхан, ты гений!

В лодке закипела работа. С головокружительной быстротой они очистили и вымыли семь рыбин, разрезали их на куски, и целый час, пока варилась уха, чувствовали себя счастливыми. Приготовление ухи заняло много времени, потому что за раз в ковш входило только четыре куска. Наконец вся треска сварилась, и дети с превеликим удовольствием проглотили ее. И хотя больше всего досталось Боцману, остальным тоже за глаза хватило.

— Представляете, — сказала Фредди, — оказывается, за один присест можно съесть четыре куска трески без единой солинки и притом считать, что вкуснее ничего не ел.

— А почему бы и нет, — возразил Юхан. — Можно выпить и рыбный бульон и считать его вкусным. Но, понятно, не от хорошей жизни.

Они все словно ожили, когда выпили этот крепкий, обжигающий рот рыбный отвар, и тепло от него разлилось по всему телу и дошло до самых кончиков пальцев на ногах. Стало легче переносить невзгоды, и к детям вернулась надежда: может, что-нибудь да случится — рассеется туман или придет катер и подберет их, а может, окажется, что это был лишь сон, и они проснутся у себя дома.

Время шло, а туман по-прежнему клубился над морем, катер не появлялся, да и на сон это мало походило, потому что во сне так отчаянно не мерзнут. Тепла от рыбного бульона хватило не надолго, примус давно погас. К ним снова подобрался холод, а следом за ним усталость и уныние. Бессмысленно на что-то надеяться. Они так и останутся в плену у тумана всю ночь, а может, и целую вечность.

Но вдруг Фредди встрепенулась и вскочила на ноги.

— Слушайте, слушайте! — закричала она.

И они услышали. Где-то в тумане постукивал лодочный мотор. Они целиком обратились в слух, словно речь шла о жизни и смерти. Опомнившись, они начали кричать. Это могла быть моторка Бьёрна или кого-нибудь другого, но чья бы она ни была, они должны сделать все, чтобы она не проскочила мимо.

И моторка в самом деле приближалась. Все ближе и ближе. Теперь она где-то рядом… совсем рядом. Они кричали не переставая, пока совсем не охрипли. Вначале от дикого восторга, потом… с досады и отчаяния. Задыхаясь от душившей их горечи, они сидели и слушали, как тарахтенье мотора постепенно замирало, а немного погодя и вовсе смолкло. Ни звука. Сплошной туман. Тогда они сдались и улеглись на дно лодки возле Боцмана, чтобы он хоть немного поделился с ними своим теплом.

Пожалуй, нет другого такого мирного уголка на земле, как лавчонка Ниссе Гранквиста на Сальткроке. И вовсе не потому, что там безлюдно и тихо. Совсем наоборот. Сюда собираются жители Сальткроки и соседних островов. Они приходят за покупками, обсудить новости, забрать почту, позвонить родным и знакомым. Здесь бьется сердце Сальткроки. Люди полюбили Ниссе и Марту за их веселый нрав, искренность, отзывчивость, и всем было уютно в маленькой тесной лавчонке, где так приятно пахнет кофе, сушеными фруктами, селедкой, мылом и другими бакалейными товарами. Дотемна в лавке толпился народ и стоял гул, а порою завязывались жаркие споры о сальткрокских делах. Но под конец страсти утихали и все кончалось по— хорошему, потому что лавчонка — мирный уголок на земле.

Но в тот вечер все было иначе. В тот вечер там поселились слезы, страх и отчаяние. Ибо у Мелькера была Великая лихорадка, и он так шумел в лавке, как никогда прежде там не шумели все жители острова, вместе взятые.

— Немедленно надо что-то предпринять! — кричал он. — Надо срочно вызвать со всего севера сторожевые катера, дежурных лоцманских станций и маяков, вертолеты и самолеты скорой помощи. Сейчас же! Сию минуту!