— Скажи еще, чтоб я близко не подходил ни к чему интересному, и тогда вы с Малин выиграете от этого, — добавил Пелле.

И тут он увидел Чёрвен, ту самую Чёрвен, которую все до сих пор привыкли видеть в клетчатых брючках и коротеньком пушистом свитере домашней вязки. Но сегодня она разоделась в белое вышитое платьице с лучеобразными складками, расходившимися книзу. А выражение ее мордочки не поддается описанию. За версту было видно, что она думает: «Ну что, съели? Даже рты от удивления разинули!» И верно. Боцман и то присмирел в обществе своего с иголочки одетого приятеля. Даже Пелле сторонился Чёрвен и молчал. Тогда она спустилась с высоты своего величия и сказала:

— Пелле, знаешь что? Давай бросать палочку, а Боцман пусть приносит. А то что еще делать в такой праздник, когда нас так нарядили?

Может, она нарочно придумала эту игру, лишь бы увести Пелле от Стины.

Стина и старик Сёдерман тоже были на пристани. Сёдерман уже успел сообщить собравшимся, что урчанье в животе у него приутихло, и эта новость нас всех обрадовала: ведь сальткроковцы принимают близко к сердцу как радости, так и горести соседей.

— Ну вот, прикатили эти дачники, о-хо-хо-хо, — со вздохом произнес Сёдерман, а когда Мелькер спросил, почему он, собственно, не любит дачников, старик был озадачен. Видно, об этом он не задумывался.

— А чего их любить, ха, — ответил старик немного погодя. — Ведь большинство-то из них стокгольмцы, да и остальные тоже сплошь сброд.

Папа рассмеялся, но ни капельки не обиделся, ведь он уже считал себя коренным островитянином. Он чувствовал себя так повсюду, куда бы ни приезжал, и я думаю, что именно поэтому у него везде столько друзей. Кроме того, люди ведь понимали, что беспомощный Мелькер, чудаковатый и по-детски восторженный, особенно нуждается в душевной теплоте и заботе. Уж как это ему удавалось, трудно сказать, но все любили его. Я сама слышала, как старик Сёдерман разглагольствовал однажды в лавке, не заметив, как я туда вошла:

— Право слово, Мелькерсон этот с причудами, ну а больше попрекнуть его нечем.

Но это все к делу не относится. Вернемся снова к причалу. Амазонки Гранквист, так прозвал папа Тедди и Фредди, тоже были на пристани. Они вырядились в новые джинсы и красные рубашки поло. Вместе с Юханом и Никласом они восседали на бочках из-под бензина и о чем-то потихоньку каркали, как вороны. Наверняка о каком— нибудь новом тайном клубе, не зря же эта четверка целыми днями расхаживала с таинственным видом, выводя из себя малышей, которых они не взяли в игру. Пелле мстил братьям, называя их не иначе, как «таинственный Юхан» или «таинственный Никлас», при этом он презрительно улыбался. Чёрвен уверяла всех, что это дурацкий клуб, и, судя по тому, как вели себя вчера вечером члены этого клуба, я с ней целиком согласна.

Пока все ждали, когда пришвартуется пароход, ко мне с обеих сторон подскочили Юхан и Никлас и крепко схватили меня за руки.

— Малин, пошли скорее домой! — сказал Юхан.

Я, разумеется, высвободила руки и удивленно спросила, что мы будем там делать.

— Почитаем интересную книгу или еще чем-нибудь займемся, — предложил Никлас.

— Ты ведь любишь читать вслух, — поспешно добавил Юхан.

— Охотно, только в другой раз; не читать же книжки в самый праздник, — сказала я им.

Мне не пришлось долго ждать объяснения. По сходням спускался во всем своем великолепии Кристер, тот самый, который был с нами на пароходе в день нашего приезда на остров.

Я привыкла к тому, что мои братья не одобряют всякого, «кто клеится к Малин», — это их выражение, а не мое! А этот бедный Кристер как никто другой с самого начала ухитрился восстановить против себя мальчиков, хотя я считаю, что он парень как парень. Правда, он из самоуверенных, но я выбью это из него, если потребуется. К тому же он симпатичный и, как иногда говорит папа, пижонистый. Едва успев сойти на берег, он сразу же направился ко мне с открытой улыбкой, которая, по-моему, очень идет к нему, поскольку и зубы у него отменные. А Юхан и Никлас смотрели на него словно на волка, оскалившего клыки. Они не допустят, чтобы волк съел их сестру. Нет уж, спасибо!

— Бедняжка Малин! — сказал Кристер. — Стоять здесь одной в такой праздник. Пойдем-ка и перевернем вверх тормашками эту старую Сальткроку.

Нельзя сказать, что эти слова подняли его престиж в глазах мальчиков.

— Она не одна, — зло возразил Юхан. — Она с нами.

Кристер похлопал его по плечу.

— Да, да, с вами. А теперь берите лопатку с ведерком и марш играть в песочек, а о Малин я уж позабочусь сам.

По-моему, с этого момента мальчики всерьез объявили войну Кристеру. Я видела, как они, скрипя зубами, пошли назад к Тедди и Фредди, и оттуда сразу же донеслось зловещее карканье, предвещающее жестокую месть растревоженного тайного клуба.

— Малин, сегодня вечером мы будем танцевать, решено, — заявил Кристер.

Но когда я объяснила, что имею привычку сама выбирать себе кавалеров, он уже менее уверенно сказал:

— Ну, тогда выбери меня, и нам не придется препираться.

Бьёрна не было видно, да я и не знаю, танцует ли он. А мне так хотелось потанцевать в своем голубом платье в этот летний праздник. И я ответила:

— Увидим!

Пусть праздник летнего солнцестояния бывает раз в год, но сама судьба решила твердо и бесповоротно, что я должна навсегда заменить мать трем своим братьям, а самого младшего уж во всяком случае не следует одного отпускать с Чёрвен тогда, когда на нем воскресный костюмчик. Вдруг я услышала, как все рассмеялись, и сказала Кристеру:

— Пойдем посмотрим, почему всем так весело!

И тут я увидела. Увидела своего Пелле, которому строго-настрого было наказано не испачкаться. Теперь же они с Чёрвен стояли по пояс в море и изо всех сил плескали друг в друга водой. Дети словно опьянели от моря. Другого слова и не подберешь. Тут Чёрвен в азарте крикнула: «Давай купаться!» Сказано — сделано. Они бросились в море и там ныряли, колотили руками и ногами по воде, брызгались пуще прежнего и звонко смеялись. Они были в таком неописуемом восторге от моря, что забыли обо всем на свете. Но они сразу очнулись, как только к ним подбежали Мэрта и я. А очнувшись, увидели, что совсем мокрые, и поразились ничуть не меньше, чем Адам и Ева, которые в первый раз узрели свою наготу. Но, к сожалению, дети были одеты, и одеты очень хорошо. С их праздничных костюмов вода текла ручьями, и я никогда не видела, чтобы вышитое и накрахмаленное платьице, какое было на Чёрвен, так походило бы на обыкновенную мокрую тряпку.

— Мы не виноваты, так уж вышло, — оправдывалась Чёрвен. Она старалась объяснить Мэрте, как это «получилось», и, насколько я помню, это звучало примерно так:

— Мы только ноги хотели помочить, мы шли так осторожно-осторожно, ведь мы были такие нарядные. Но Пелле сказал, что в воду можно зайти по колено. Ну, мы и решили. Потом Пелле зашел еще чуть дальше.

«Вот так далеко я зашел и не побоялся», — сказал он.

— Тогда я зашла еще дальше и сказала: «Так далеко и я не боюсь зайти!»

Но туг я немножко замочила подол, и тогда Пелле стал дразниться:

«А я, а я не мокрый! А я не мокрый!»

Тогда я плеснула на него немножко водой, чтобы он тоже был мокрый, а он плеснул на меня, потом я плеснула на пего, а потом он снова немножко плеснул на меня, и потом мы начали плескаться все больше и больше, потом купаться, так вот и получилось.

— Сегодня вы накупались досыта, — строго сказала Мэрта.

Мы разошлись по домам, каждая со своим вымокшим до нитки малышом. Позади Столяровой усадьбы между двумя яблонями у меня была натянута верейка, чтобы сушить белье. На ней я развесила одежду Пелле, которая пустилась в веселый праздничный танец с единственным своим партнером, южным ветром.

В следующий раз в праздник летнего солнцестояния, если будем живы, я позабочусь, чтобы бельевая веревка была вдвое длиннее, так как совершенно ясно, что без нее нам не обойтись. Но об этом после!