"Покорнейше просят посетителей по-неприличному вслух не выражаться". Эту комнату, совершенно отдельную от других, он и уступил Благодетелю, потому что она по вечерам обыкновенно пустовала. Ее вымели и убрали, накрыли посредине один длинный стол и освежили воздух; только забыли снять рукопись со стены с "покорнейшей просьбой", которая так и осталась на заседании.

К восьми часам начали собираться гости.

Первым пришел торговец сырыми кожами Матюгов, высокий старик с большим животом, с седой окладистой бородой и красным лицом, говоривший всем про себя, что он не только патриот, но и "столп отечества"; на груди его висели две медали за две коронации: одна - темная на красной ленте, другая - белая на голубой ленте. Однажды в пьяном виде он сломал себе ногу и с тех пор ходит с палкой, прихрамывает и воображает себя пострадавшим героем.

Пришел еще один торговец никому не знакомый, сумрачный и молчаливый; если он и отвечал иногда на вопросы, то говорил больше непонятными междометиями: "делишки - хны; денежки - турлы, обстоятельства - хрю!"

Потом явился меняла, низенький человек с безбородым сморщенным лицом и тонким женским голосом, вообще похожий на старую бабу, надевшую сюртук.

Мясник Красавицын приехал прямо из лавки с работы, не успев переодеться, и хотя молодым лицом своим с розовыми щеками и голубыми глазами напоминал херувима, но вокруг себя разносил запах крови и сала. Он привез себе на подмогу еще молодца из лавки - с короткой бычьей шеей и тупым лбом.

Пришел со спутанными волосами и всклокоченной бородой содержатель бань Друзьев, которому все время хотелось не то заснуть, не то выпить еще водки, не то разбить зеркало.

Приехал подрядчик Осьмухин, которому многие были должны крупные суммы, а сам он был должен другим еще больше; одевался он в поддевку и высокие сапоги, но ездил на дорогих рысаках и резиновых шинах.

Пришел маклер Сучилин, с желтыми обвисшими усами, весь в морщинах, с худыми дрыгающими ногами и с длинным корявым носом, в очках, очень сердитый и никому не верящий без расписок ни под какие слова. У него было огромное знакомство и огромные связи, но он был зол на всех за то, что его никогда не избирали в настоящие маклеры и он всю жизнь был так называемым "биржевым зайцем" и не мог иметь шнуровой книги, а шнуровая книга с печатью - была его заветной мечтой.

Когда вошел Яша, все сидели уже за столом; одни молчали, другие разговаривали о ценах:

- Осетрина как вздорожала!

- К рыбе приступа нет!

- Уважаю я осетрину.

Мало-помалу подходили все новые лица: пришел издатель сонников и страшных предсказаний, пришел похоронный кондитер, пришли лабазники, хозяин двадцати лихачей и хоругвеносцы. Среди них вошли незаметно и четыре сыщика - второго сорта - на случай поддержать настроение. Вскоре комната наполнилась, и Благодетель приступил к делу.

Прежде всего он отрекомендовался:

- Русский патриот, Василий Васильевич Воронов, преданный своему отечеству, престолу, самодержавию и православию. По совету князя Сардинина я пригласил вас сегодня, почтенное собрание, обсудить наши русские дела и принять меры к спасению нашего государства, которому грозит великая опасность от внутренних врагов, более дерзких и опасных, чем враги внешние... Вот господин Щов, только что вернувшийся из Петербурга, лучше меня объяснит вам суть дела. Господин Щов, будьте любезны сказать вступительное слово.

Из-за стола поднялся высокий худощавый человек с маленькими бесстрастными глазами, гладко остриженный, с выбритой бородой и подрезанными усами; лицо это, казалось, было очень удобно гримировать и придавать ему любое выражение.

- Почтенное собрание! - начал он, вынимая из кармана бумажку и все время косясь на нее. - Трудное и ужасное время переживает наше дорогое отечество. Изменники и крамольники, потерявшие честь и совесть, кричат по всей России: "Долой правительство и царя, мы сами хотим управлять народом и царством". Они хозяйничают уже в городах и земствах, выжимают с крестьян земские сборы и мечтают опять восстановить крепостное право.

- Крамольники! - крикнули четыре голоса из разных углов, и в ответ им по собранию глухо пронесся ропот.

- Они отрицают бога и православную веру, отрицают отечество, царя и верных слуг его, убивая лучших людей, преданных губернаторов и честных министров. Кто же эти люди, ведущие нас на край пропасти? Эти люди студенты, профессора, учителя, адвокаты, писатели и жиды!

Новая волна ропота пронеслась по собранию.

- Взглянем же, что стало с нашим народным хозяйством. Все разорено: дела испорчены, кредит подорван, и все это началось с проклятого слова "доверие", которое, не подумавши, бросил один либеральный министр назло действительной опоре России - самодержавию! Этим проклятым словом он вверг страну в несказанные беды. А другой министр, покровитель лендов, прямо отдал отечество на растерзание инородцам и всяким врагам...

- Правильно! - закричал вдруг банщик, очнувшись от спячки. - Все жулики и изменники!

Он ударил по столу тяжелой ладонью и, перебивая оратора, горячо продолжал:

- Всех их к чертовой матери!

Настроение вдруг поднялось. Много голосов заговорило сразу, но банщик кричал громче всех, стуча по столу:

- К чертовой матери! Всех их к чертовой матери!

Оратор пытался что-то сказать, но его уже не слушали, а бранили обоих министров, называя их предателями.

Кто-то прибавил к двум третьего, потом прибавил еще одного, а потом уже все загалдели вообще про начальство.

- Велика больно власть дана! - сердился один.

- Теснят народ и знать ничего не желают, - перебивал Другой.

- Зазнались! - добавил третий. - Ни суда на них, ни управы!

- Жертвы наши разграбили, а мы-то сдуру несли денежки-то. А они по карманам.

- Денежки наши - турлы!.. Фью!

- А полиция? Житья нет! Что захочет, то и ломит без меры, без толку: штрафует, орет, придирается.

- Пристав у нас был - этакое животное!

- А наш-то пристав: намедни так на меня и хрипит, так и топочет ногами.

- А моего дворника из Москвы выслал. Спрашивается:

за что?

- Зазнались! Пора бы им кулаки-то сшибить!

- Только себе морды отращивают, окаянные!

- Всех их к чертовой матери!

Говорили и кричали все разом, и чем больше шумели, тем больше разгорячались. Бранили войну, бранили какихто мошенников, роптали на налоги и ругали полицию. Настроение слагалось не в пользу оратора. Напрасно пытался он перейти снова к речи, напрасно кричали сыщики про жидов и студентов, и напрасно махал руками Воронов, призывая к порядку.

- Почтенное собрание!.. Почтенное собрание!.. - надрывался он, обливаясь холодным потом. - Вы не про то!

Тише! Не про это речь! Подождите!.. Почтенное собрание!

Но страсти разгорелись, и им уже не было удержа.

- Минин! Спасайте! - бросился, наконец, Воронов чуть не со слезами к Красавицыну. - Лезьте на стол. Кричите им что-нибудь!

Красавицын точно ждал этого. Ловко занес он на стол ногу и вдруг вырос над всем обществом с раскинутыми врозь руками.

- Народ православный! - гаркнул он во весь голос.

Неожиданность удалась. Все повернули глаза к новому

оратору и притихли, тем более что привезенный им молодец успел кое-кого пырнуть пальцами под ребра и сказать:

"Гляди! гляди!"

- Народ православный! - повторил Красавицын, не зная, что говорить дальше; сердце его колотилось, кровь стучала в виски.

Самолюбие не позволяло ему слезть теперь со стола, не сказавши ни слова, и он с своей высоты глядел почти с ужасом в эти десятки чужих глаз, в эти бороды и лица, обращенные к нему в ожидании чего-то важного и большого. Это молчание, которое он вызвал своим окриком, теперь давило его. Он понимал, что еще секунда - и все расхохочутся, и он уйдет, сгорая со стыда, а завтра весь город будет знать, как Красавицын говорит речи.

- Народ православный! - воскликнул он еще раз, теряясь, не рассуждая и делая что-то бессознательное.