Он решил хотя бы в течение этого утра держать себя так, чтобы к нему никто не мог придраться. Но это ему не удалось. Во-первых, если бы он не напустился на Дасти, горн бы заглох. Затем ему пришлось рассказать хозяину, как скверно Дав отлил ложку. И, как ни старался он казаться смиренным, он скоро вошёл в обычный свой тон и, стоя рядом с мистером Лепэмом и держа в руках тетрадку, читал ему, какие именно ложки были заказаны. Мистер Лепэм был превосходный мастер. Но он обладал одним недостатком: он никогда не записывал, что ему заказывали, и даже не очень вслушивался в то, что ему говорил заказчик. Закажут ему, например, соусницу, он её сделает отлично, но только на месяц позже срока, о котором договаривался. И вес её окажется то больше, то чуть меньше, чем следует. Иногда сделает витые ножки, когда клиент хотел просто зазубренный край. Миссис Лепэм сама велела Джонни быть всегда поблизости и подробно записывать, что заказано. Это было необходимо, и тем не менее четырнадцатилетний мальчишка, указывающий хозяину, чтó ему делать, всякому показался бы дерзким.

Засадив за работу всех (не исключая и мистера Лепэма), Джонни решил заглянуть в угольный сарай — не нужно ли достать ещё угля. Именно о таких вот вещах мистер Лепэм не умел позаботиться вовремя.

Угля оказалось полных две корзины и по крайней мере ещё половина этого количества была разбросана по полу — дело рук Дава и Дасти. Джонни был слишком ценным работником, чтобы таскать уголь. Он принялся было звать Дасти, потом раздумал и взялся за грязную работу сам.

Когда он будет мастером, он не станет покупать уголь корзинами. У него будут свои ивы, где-нибудь в Мúлтоне, например. Таким образом он сбережёт… ну, два пенса на каждой корзине.

А за год… И он погрузился в расчёты. Не всякого мальчишку, которого родители будут прочить в серебряных дел мастера, примет он в ученики. Нет, он будет строго отбирать. Джонни уже видел себя за станком в собственной мастерской, переполненной мальчиками — одного привела мать, другого отец, — и все они умоляли, чтобы он взял их себе в помощники. Он не станет тратить время на разговоры с родителями, а поговорит с самими мальчишками. «Ты в какую церковь ходишь? Королевскую часовню? Хорошо. Опиши мне хотя бы одну какую-нибудь серебряную чашку, которой там пользуются для причастия». Если кто не ответит на такой вопрос, значит, у него серебро «не в крови». Только вот как узнать, у кого хорошие руки?..

— Джонни!

На этот раз Медж прервала его грёзы. Он вытер руки о кожаные штаны и вышел на задний дворик, ярко освещённый солнцем.

— Что скажешь, красавица?

Так дерзко обращаться к внучкам своего хозяина — а они, собственно, были хозяйками над ним — уже вошло у него в обычай.

— Мама тебя зовёт. Сам мистер Хэнкок пришёл. Он сейчас в мастерской, какой-то заказ принёс. Ты пойди и послушай, а то дедушка всё перепутает.

Затем на него набросилась Доркас. Она была так возбуждена, что позабыла о хорошем тоне.

— Джонни, скорей, скорей! Сам мистер Хэнкок! Он чего-то хочет заказать в мастерской… А быстрей нельзя? Да пошевеливайся, ты!

Тут же увивалась Исанна, совершенно вне себя.

— Караул! — кричала она.

Одна Цилла догадалась предложить ему свой чистый фартук вместо полотенца, после того как он во дворе у колодца смыл с себя уголь.

Скорей же, скорей! Вот и миссис Лепэм стучит ему по стеклу кухонного окна. Окружённый щебечущими девочками, он не спеша направился в дом.

У самых дверей мастерской стоял маленький негритёнок, держа стройного серого коня под уздцы. Герб Хэнкоков на дверцах кареты бросился Джонни в глаза. Джонни с важностью сказал чёрному малышу:

— Смотри, как бы твоя лошадь не потоптала цветов в нашем саду.

Во дворе Лепэмов никаких цветов не росло.

— Что вы, сэр! — ответил маленький Джеху, вращая глазами. Видя, какая свита окружает Джонни, он решил, что мальчик этот, должно быть, лицо значительное.

Джонни так тихо проскользнул в мастерскую, что Хэнкок даже не повернул головы. Это был владелец пристани, всех складов, на ней расположенных, и многих великолепных судов, к ней пришвартованных. Ему принадлежали и парусные сараи, и лавки, и жилые дома. Ему принадлежал дом Лепэмов. Это был самый богатый человек во всей Новой Англии. Если бы он сделался постоянным заказчиком, семейство Лепэмов могло бы навсегда распрощаться с нуждой.

Мистер Хэнкок удобно расположился в единственном кресле, которое стояло в мастерской, — в него всегда усаживали заказчика.

«В моей мастерской будет два кресла, — подумал Джонни, — и в одном из них буду сидеть я».

Джонни незаметно извлёк свою тетрадку и карандаш. Дав и Дасти так и застыли на месте.

— Не стойте без дела! — прошипел Джонни; ему хотелось, чтобы посетитель видел, как загружен работой его хозяин.

Дасти, который не мог оторвать глаз от зелёного бархатного кафтана, белого жилета, вышитого веточками, от серебряных пуговиц и пряжек, украшавших великого человека, схватился было за паяльник, но тут же его выронил.

— …и чтобы было готово к следующему понедельнику, — услышал Джонни, — через неделю. Я хочу сделать подарок почтенной моей тётушке Лидии Хэнкок ко дню её рождения. Вот молочник из сервиза. Сегодня утром служанка по небрежности расплавила сахарницу. Я хочу, чтобы вы сделали мне новую. Высота примерно вот такая, ширина — такая…

Джонни взглянул на холёные руки, выступающие из пены кружев, прикинул в дюймах размеры, которые эти руки пытались обозначить, и записал их.

Мистер Лепэм разглядывал между тем свои узловатые пальцы. Он молча кивал головой. Он даже не взглянул на кувшинчик, когда мистер Хэнкок поставил его на станок. Твёрдая и тонкая рука Джонни, в которой чувствовались недетская зрелость и сила, быстро потянулась к кувшинчику. Красивая серебряная вещь доставляла столько же наслаждения его пальцам, сколько глазам. Работа была старинная, более сложная, чем нынешняя. Гирлянды вокруг кувшинчика выполнены барельефом. Штамповку придётся делать самому мистеру Лепэму, Джонни штамповке ещё не обучен. Он стал осматривать ручку. Для сахарницы придётся сделать две, и побольше размером, чем эта. Сначала надо будет вылепить её из воска, сделать форму. За время своего пребывания у мистера Лепэма он уже отформовал не одну сотню всяких мелочей, но такой сложной и красивой формы, как эта ручка, изображающая собой женскую фигуру с крыльями, ему не приходилось отливать ни разу. Ему показалось, что он в жизни не видел ничего очаровательней этого кувшинчика. Это была, должно быть, работа какого-нибудь крупного мастера, жившего сорок или пятьдесят лет назад. Он вовсе не собирался обратиться к самому мистеру Хэнкоку, но слова вылетели у него изо рта прежде, чем он успел подумать:

— Джон Кони, сэр?

Мистер Хэнкок повернулся к нему. У него было красивое, но несколько измождённое лицо — то ли со здоровьем нехорошо, то ли по ночам не спится.

— А ты взгляни на марку!

Джонни перевернул кувшинчик, ожидая увидеть зайца — клеймо знаменитого Джона Кони. Вместо этого увидел кружочек, букву «Л» и опять кружочек.

— Этот молочник сделал твой хозяин ещё сорок лет назад. Он сделал весь сервиз.

— Вы, мистер Лепэм!

Джонни и не представлял себе, что мистер Лепэм когда-то делал такие прекрасные вещи.

Наконец мистер Лепэм поднял свои выпуклые глаза.

— Я помню, как дядюшка ваш, мистер Томас Хэнкок, заказывал мне этот сервиз. «Мне нужен большой и красивый сервиз, — сказал он, — я хочу, чтобы он был больше и красивее всех сервизов в Бостоне. Такой же большой и красивый, как моя хозяйка. И такой же богатый, как я».

Джон Хэнкок рассмеялся:

— Узнаю дядюшку!

Мистер Хэнкок был настолько уверен в безукоризненности своего воспитания, что мог себе позволить добрую усмешку в адрес дядюшки, который, как всякий внезапно разбогатевший простолюдин, не отличался изысканностью манер. Этот дядюшка усыновил нынешнего мистера Хэнкока и сделал его своим наследником.