Она успела до половины просмотреть третий ящик картотеки, когда дверь распахнулась и вошел Фред.

– Как дела? Нашла что-нибудь?

Она машинально покачала головой, потом ошеломленно посмотрела на его улыбающееся лицо.

– Мы все догадались, чем ты здесь занимаешься, – сказал он. – По крайней мере шесть человек вызвались помочь секретарше разобрать твою утреннюю почту… Ничего не нашли.

Джулия прикусила губу.

– Ну зачем все это? – сказала она. – Просто глупость какая-то! Как бы мне хотелось, чтобы все вы забыли об этом и занялись чем-нибудь другим!

Ее слова прозвучали слишком резко, он ответил тем же тоном:

– Что с тобой происходит? – "Наконец вырвалось наружу то, что давно уже копилось внутри", – подумала она. – Почему, ну скажи, почему ты не желаешь, чтобы люди хоть немного позаботились о тебе? Ты что, считаешь это преступлением?

Их глаза встретились.

– Все, полный стоп, – после долгой паузы произнес Фред. – Конец разговора. Ладно, слушай, давай пообедаем сегодня вечером в ресторанчике Чарли? Полная тарелка спагетти плюс тефтели в качестве специального приложения?

– Спасибо, нет.

– Можем поговорить о политике: кто победит на выборах в этом году.

– Очень жаль, но я не могу.

Потом, не отрывая глаз от захлопнутой двери, испытывая неловкость, почти стыд за свои слова, она подумала, как просто и приятно было бы ответить ему "да". Хороший парень, с ним она чувствовала себя раскованно, нежный и внимательный – этих качеств так не хватало ее бывшему мужу. Если бы только она была из тех, кто может все забыть и начать сначала… Сразу перед глазами встали первые месяцы после того, как Тэд потребовал развода. Весь этот ад – расплата за то, что ты жила заботами о нем: бесконечные дни, лишь снова и снова вспышки боли, когда воспоминания, словно осколки разбитого прошло го, впивались в сердце. Бесконечные, неописуемо тяжелые ночи. Нет, она сделает все, чтобы это не повторилось. Никогда.

Она закончила работу поздно вечером. Ничего, даже отдаленно напоминающего почерк неизвестного. День потрачен впустую. И она должна была закончить все гораздо раньше, упрекала себя Джулия. Дело в том, что просто окинуть взглядом очередное письмо и отложить его, она не могла. Где-то здесь скрывалась разгадка, и она, погрузившись в письма, пыталась угадать, о чем думали их авторы, улыбалась каждой наигранной шутке, мысленно отвечала на вопросы и просьбы о помощи.

В комнату заглянула секретарша, чтобы сказать, что идет домой, и Джулия осталась одна. Просматривая картотеку, она отобрала все письма, в которых упоминались сказки Матушки Гусыни. Эти письма лежали перед ней аккуратной стопкой: все готово к еще одной проверке.

Письма, критикующие рифмы старых классических стихов, письма, в которых всячески расхваливалось двухтомное вебстеровское издание. Письма, авторы которых просили объяснить смысл определенного стихотворения или предлагали свое толкование. Одно, написанное загибающимися кверху строчками на бланке со штампом "Лечебница Равенсфут, Белден, Колорадо", было датировано одиннадцатым февраля. Джулию тронуло содержание этого письма.

"Дорогой редактор! Посылаю Вам сочиненные мной новые сказки Матушки Гусыни для современных детей. За время болезни я потратила много сил, слагая эти маленькие стихотворениям убеждена, они должны понравиться современному ребенку. Врачи разрешают мне проводить в сидячем положении не более получаса в день, за это время я переписала свое сочинение набело. Я упоминаю об этом не для того, чтобы возбудить сочувствие, только чтобы показать, как много для меня значит качество стихов. Спасибо Вам за Ваше внимание."

Внизу была подпись – Дороти Кессельман. На бумаге стояла пометка, что шестнадцатого февраля автору было отправлено стандартное письмо с отказом в публикации.

Джулия подняла телефонную трубку.

– Пожалуйста, соедините меня с лечебницей Равенсфут в Белдене, Колорадо, – попросила она дежурную телефонистку. – Я хотела бы поговорить с лечащим врачом Дороти Кессельман.

Она терпеливо ждала ответа, вертя в руках письмо. Наконец, раздался звонок. Джулия слушала не перебивая. Когда телефонистка закончила говорить, она поблагодарила ее, попросила соединить с полицейским участком и вызвать лейтенанта Шварца.

– Это Джулия Мартелл, – произнесла она, когда лейтенант взял трубку. – Кажется, я нашла кое-что для вас. Два месяца назад некая Дороти Кессельман прислала нам свои стихи, и мы вернули их вместе со стандартным письмом-отказом. У нее была скоротечная форма туберкулеза; она скончалась в тот же день, когда получила отказ. Из лечебницы в Колорадо сообщили, что ее муж, Адольф, переехал в наш город сразу после смерти жены.

Джулия сошла с автобуса и пошла мимо знакомых зданий. На улице царила весна: дети вихрем носились в вечернем полумраке, а перед старыми кирпичными домами на углу, сквозь зелень поднимались желтые головки цветов. Джулия взглянула на эти дома: интересно, кто стоит сейчас за их узкими окнами… Как живут эти люди? Счастливы они или одиноки? Может быть, кто-нибудь из них обратил внимание на одинокую фигуру, каждый вечер проходящую мимо?

В аптеке за стойкой сидела одна из девушек, подрабатывающих здесь время от времени. Джулия купила газету, несколько журналов и забрала завернутый в бумагу пузырек с каплями, приготовленный для нее.

– Привет, как ты сегодня? – неожиданно произнесла она. Девушка недоуменно подняла глаза, и Джулия осознала, как нелепо это звучит. – Весна на улице, – объяснила она, чувствуя себя последней дурой.

Выйдя наружу, она поняла, что заболела, а разговор с незнакомой продавщицей – первый признак этой странной болезни. В пьянящем весеннем воздухе были растворены боль и страсть, радость и тоска; казалось, каждый, кто дышал им, впитывал в себя чувства и желания окружающих. Она тряхнула головой, но это ощущение причастности не проходило. Целый город, словно решив сокрушить стену, защищавшую ее от внешнего мира, окружил ее своей бурной жизнью. Она не должна поддаваться этому натиску.

Джулия зашагала быстрее, стараясь не слышать криков детей, ворчливого бормотания стариков, стоящих на крыльце, приглушенного смеха спешащих мимо парочек. Она вошла в подъезд и попыталась заставить себя пройти мимо почтового ящика, не открывая его, но даже сквозь узкую щель ясно виднелась белизна конверта.

"Дорогая мисс Светлячок, – говорилось в письме. – Не знаю, умеете ли Вы плавать или взбираться на горные вершины. Но все это неважно. Такое прозвище Вам подходит, точнее, скоро будет подходить. Это последнее мое послание – плата за Вашу отзывчивость, сострадание и чуткость. Искренне Ваш, Дж. Смит."

Она еще раз перечитала письмо. Потом, нахмурившись, вошла в лифт и доехала до своего этажа. Пересекла коридор медленным, осторожным шагом, так, чтобы вовремя обнаружить любое, самое незаметное препятствие, а когда открыла дверь квартиры, какое-то время стояла на пороге, прежде чем войти.

На этот раз может произойти все что угодно. Она никогда ничего не слышала о Светлячке.

Кажется, гостиная выглядела такой же, как она ее оставила. Она осмотрела другие комнаты, потом, так и не сняв пальто, взяла с полки "Историю Матушки Гусыни" и начала торопливо листать указатель. Вот он – коротенький стишок-загадка о звезде:

Зазвонил телефон. Джулия сняла трубку и услышала голос лейтенанта Шварца.

– Можете успокоиться, миссис Мартелл, – сказал он. – Мы нашли этого вашего шутника. Муж покойной миссис Кессельман, которая вам писала, он не стал отпираться, сразу во всем сознался. Когда жена умерла, он просто спятил. Говорит, что она работала полгода над стихами, которые послала вам тогда, а вы даже не… Ну, ему кажется, что если бы вы не послали стандартный отказ, а попытались по крайней мере как-то ободрить ее, все было бы иначе. Он говорит, что она буквально жила мыслью об этих стихах, а когда пришел отказ, она просто сдалась, и все.