— Я помогу вам, отец мой, устроить алтарь, — сказал Валентин. — Как хорошо это вы придумали.

— Алтарь давно уже готов, друзья мои, следуйте за мной.

И отец Серафим вывел их из грота.

На небольшой площадке перед пещерой на бугорке, покрытом травой, Курумилла и Орлиное Перо устроили алтарь.

Этот алтарь был устроен очень просто: в центре бугорка, покрытого ослепительной белизны сукном, находилось медное Распятие, а по обеим сторонам его стояло по оловянному подсвечнику, в которых горели желтые свечи.

С правой стороны лежала Библия, а на средине стояла дароносица, — вот и все.

Охотник и оба мексиканца благоговейно опустились на колени, и отец Серафим начал служить обедню. Ему с серьезным сосредоточенным видом прислуживали индейцы.

Утро было великолепное; тысячи птиц, таившихся в зеленой листве, приветствовали гармоничным пением возрождение дня; легкий ветерок освежал воздух; вдали, сливаясь с небом на горизонте, ходили волны по безграничной, как океан, степи.

Обедня продолжалась около трех четвертей часа. По окончании ее миссионер уложил скромную церковную утварь в маленький мешочек, который он постоянно носил с собой, и затем все возвратились в пещеру завтракать.

Через час после этого дон Мигель Сарате, генерал Ибаньес и миссионер уже прощались с Валентином и, вскочив на лошадей, которых Курумилла подвел ко входу в овраг, галопом удалились по направлению к Пасо-дель-Норте, от которого они находились на расстоянии около двадцати миль.

Валентин и двое индейских вождей остались одни.

— Я уйду от моего брата, — сказал Орлиное Перо.

— А почему не хотите остаться с нами, вождь?

— Орлиное Перо больше не нужен моему бледнолицему брату… Вождь слышит крики изменнически убитых мужчин и женщин своего племени: они требуют, чтобы он отомстил за них.

— Куда идет мой брат? — спросил охотник, слишком хорошо знавший характер индейцев, потому и не пытавшийся отговорить краснокожего воина, хотя это ему было и очень неприятно.

— Корасы живут в деревнях по берегам Колорадо, и Орлиное Перо пойдет к ним… Он попросит воинов помочь ему отомстить за своих умерших братьев.

Валентин поклонился.

— Пусть Великий Дух хранит моего брата! — сказал он.

— До деревень его племени далеко, а здесь вождь покидает друзей, которые его любят.

— Орлиное Перо это знает, он будет это всегда помнить, — отвечал вождь с глубоким волнением.

И пожав на прощанье руки своим друзьям, он вскочил на лошадь и через минуту уже исчез в извилинах каньона.

Валентин провожал его взглядом, пока он не скрылся из глаз.

— Кто знает, увидимся ли мы с ним еще когда-нибудь? — прошептал он. — Он индеец и теперь весь отдался охватившей его жажде мести… Но не нам судить его за это, его рассудит Бог!.. От своей судьбы не уйдет никто.

Затем охотник вскинул карабин на плечо и, в свою очередь, отправился вместе с Курумиллой.

Валентин и его спутник пошли пешком. Они предпочитали этот способ путешествия, казавшийся им более верным, и кроме того, они так привыкли ходить, что быстрая продолжительная ходьба нисколько не утомляла их.

Они шли, по индейскому обычаю, не рядом, а один за другим и дорогой совсем не разговаривали.

Около полудня жара стала так невыносима, что путешественники должны были остановиться передохнуть.

Наконец солнечные лучи стали терять силу, поднялся вечерний ветерок, и охотники могли снова продолжить путь; скоро они достигли берегов Рио-Пуэрко и пошли вверх по течению, стараясь держаться как можно ближе к берегу и следуя тропинками, проложенными с незапамятных времен хищными зверями.

Человек, которому не приходилось путешествовать в этой части американского материка, даже и представить себе не может всего дикого величия степи, по которой проходили охотники.

Река, усеянная островками, покрытыми хлопчатником, быстро катила свои воды между невысокими берегами, поросшими густой и высокой травой, по которой ходили как бы волны при малейшем движении ветра.

В нескольких стах шагов от берега реки возвышался конический бугор, на вершине которого стоял гранитный обелиск в сто двадцать футов высоты. Индейцы, как и все первобытные народы, любят все фантастическое и необыкновенное и очень часто собираются в этом месте, где они приносят жертвы Владыке Жизни.

Громадное количество бизоньих черепов, сваленных в кучи у подножия колонны, свидетельствует о том, что они поклоняются этому богу охоты, дух которого парит, как они уверяют, с высоты этого громадного монолита.

Кругом росли индейский картофель, дикий лук, луговой томат и другие бесчисленные представители американской флоры; высокая трава волновалась под легкими ногами грациозных антилоп, которые, заслышав шум шагов путешественников, в испуге убегали, перепрыгивая с одного утеса на другой.

А дальше, на самом горизонте, сливаясь с лазурью небес, виднелись оголенные вершины высоких гор, где как за стенами неприступной крепости живут индейцы, не признавая над собой власти бледнолицых выходцев из Европы. Покрытые вечными снегами вершины гор замыкали ландшафт с той стороны, придавая ему дикий и в то же время величественный вид.

В ту минуту, когда maukawis, — особая порода куропаток, — пела свою вечернюю песню, приветствуя закат солнца, которое освещало небо длинными красными полосами, путешественники увидели палатки команчей, живописно разбросанные на откосах зеленеющего холма.

Команчи в несколько часов создали настоящую деревню из своих палаток из бизоньих шкур.

Шагах в пятидесяти от деревни перед охотниками вдруг появился индеец верхом на лошади.

Путешественники, не выражая ни малейшего удивления, остановились и развернули бизоньи шкуры, которые развевались по ветру в знак мира.

Всадник издал пронзительный крик.

Вслед за этим сигналом — а это, совершенно очевидно, было сигналом, — из деревни галопом вылетел отряд команчей и спустился как лавина по скатам холма, несясь во весь опор к стоявшим неподвижно охотникам, размахивая оружием и издавая свой воинственный крик.

Охотники продолжали спокойно стоять, опершись на ружья.