Хорошая одежда и обувь поступали в спецраспределители. Так, в ПСС Ленина, т. 51, стр. 19, сохранился счет на получение Ильичом из хозотдела МЧК костюма, сапог, подтяжек и пояса. Даже нижнее белье находило применение — его отправляли красноармейцам, а что похуже, иногда выдавали заключенным. Из тех же принципов целесообразности мужчины при казнях не отделялись от женщин, да и в камерах смертников их содержали вместе — какая разница, если все равно "в расход"? Работали все карательные учреждения непрерывно, казни шли систематически, почти каждую ночь. Ведь известно другое печатное высказывание того же Лациса: "Мы не ведем войну против отдельных лиц, мы уничтожаем буржуазию как класс".

И уничтожение шло в прямом смысле слова. А поскольку уничтожать приходилось не только «буржуазию» (читай — интеллигенцию), но и многих рабочих, казаков, крестьян, по тем или иным причинам не вписывающихся или не желающих вписываться в схемы "нового общества", то чрезвычайки превращались в настоящие конвейеры смерти.

Вот как описывал "трудовые будни" губернской ЧК писатель-коммунист В. Зазубрин: "Больно стукнуло в уши. Белые серые туши (раздетые люди) рухнули на пол. Чекисты с дымящимися револьверами отбежали назад и сейчас же щелкнули курками. У расстрелянных в судорогах дергались ноги… Двое в серых шинелях ловко надевали трупам на шеи петли, отволакивали их в темный загиб подвала. Двое таких же лопатами копали землю, забрасывали дымящиеся ручейки крови. Соломин, заткнув за пояс револьвер, сортировал белье расстрелянных. Старательно складывал кальсоны с кальсонами, рубашки с рубашками, а верхнее платье отдельно… Трое стреляли, как автоматы, и глаза у них были пустые, с мертвым стеклянистым блеском. Все, что они делали в подвале, делали почти непроизвольно… Только когда осужденные кричали, сопротивлялись, у троих кровь пенилась жгучей злобой… И тогда, поднимая револьверы к затылкам голых, чувствовали в руках, в груди холодную дрожь. Это от страха за промах, за ранение. Нужно было убить наповал. И если недобитый визжал, харкал, плевался кровью, то становилось душно в подвале, хотелось уйти и напиться до потери сознания… Раздевшиеся живые сменяли раздетых мертвых. Пятерка за пятеркой. В темном конце подвала чекист ловил петли, спускавшиеся в люк, надевал их на шеи расстрелянных… Трупы с мотающимися руками и ногами поднимались к потолку, исчезали. А в подвал вели и вели живых, от страха испражняющихся себе в белье, от страха потеющих, от страха плачущих".

Только читая это, учтите, что Зазубрин таким описанием отнюдь не осуждал чекистов, а наоборот, героизировал, и воспевал с восторгом их трудную, но «нужную» работу, он сам дружил с этими палачами, добросовестно изучал специфику их деятельности, сам ходил на расстрелы, так что его повесть «Щепки», откуда взята цитата, является своего рода «репортажем» из смертных подвалов.

Многие западные авторы до сих пор склонны оценивать ужасы большевизма как чисто русское, чуть ли не национальное явление, возводя их опять к пресловутому Ивану Грозному. Да и не только западные — такие же оценки присущи некоторым диссидентам советских времен, вроде В. Соловьева и Н. Клепиковой. Ряд эмигрантских авторов соотносил террор с традициями "русского бунта", да и Горький однозначно все сваливал на "темный русский народ". С чем позволительно не согласиться. Как было показано выше, антисистемы национальной принадлежности не имеют. Они приспосабливаются и приживаются на любой почве, потому что просто выворачивают «наоборот» существующие политические формы и координаты моральных ценностей. И для тех, кто считает красный террор типично-русским феноменом, не лишне вспомнить Великую Французскую революцию, когда 16 тыс. чел. было только гильотинировано, а кроме того неподсчитанное количество расстреляно, утоплено, перевешано, и в одной лишь Вандее было перебито по разным оценкам от 500 тыс. до миллиона крестьян. Причем террор стал до того обыденной частью жизни, что гильотина даже создала новую моду — в высшем революционном обществе дамы начали шить платья без воротника, как у приговоренных, и наклеивать на оголенную шею узенькую красную полоску, возбуждая и себя, и партнеров такой имитацией обезглавливания. А можно напомнить и о терроре германских нацистов. Уж кажется, ни французы, ни немцы к русским национальным особенностям отношения никогда не имели.

Так что явление это совершенно другого порядка. Ведь кроме национальных, существуют и общечеловеческие духовные устои — хотя и не исключено, что в разных этнических и политических системах они поддерживаются по-разному: где юридическими законами, где религиозными или нравственными установками, где традициями. Но вот когда эти основополагающие устои разрушаются, то последствия получаются примерно одинаковыми, будь то в Германии, будь то в России, будь то в Китае или Камбодже.

И если вернуться к российским примерам, то мы найдем в них гораздо больше «интернационального», чем национального. Пусть солдатские бесчинства 17-го или расправы начала 18-го в той или иной мере несли в себе черты "русского бунта". Однако согласитесь, что в приведенной выше картине чекистского конвейера с деловитой сортировкой снятых кальсон и рубах уже трудно найти что-то "типично русское". Да и состав убийц включал представителей многих национальностей. В 1919 г. из 2 тыс. сотрудников центрального аппарата ВЧК 75 % были латыши. Как сообщал бюллетень левых эсеров, "в Москву из Латвии в ВЧК едут как в Америку, на разживу" и служить поступают "целыми семьями". Много служило немцев и венгров — они тоже рассматривали это как способ хорошо заработать перед возвращением домой. Согласно разведсводке 1-го Добровольческого корпуса Кутепова, на Украине в массовых расправах русские красноармейцы отказывались участвовать, несмотря на выдаваемую водку и разрешение поживиться одеждой казненных. Поэтому для таких акций привлекались части из латышей и китайцев. Например, Якир содержал при себе специально для карательных операций китайский отряд из 530 чел.

Разумеется, среди палачей и русских хватало. Ну да ведь "в семье не без урода". Маньяки и садисты имеются в каждом народе. Но при централизованной политике террора именно они оказались нужны коммунистической власти, и как раз они имели максимальную возможность выдвинуться в ее системе, получали силу и право на реализацию своих склонностей. А кровавый беспредел порождал и новых маньяков, поскольку крушение прежних моральных «тормозов» позволяло выплеснуться наружу самым страшным и темным силам, прявшимся в потаенных уголках души. Как провозглашал Ленин: "Во имя достижения своих революционных целей, своих желаний, все дозволено!"

Интересный пример приводит в своих воспоминаниях писательница Тэффи в 1918 г. в г. Унече, где располагался пограничный контрольно-пропускной пункт, на весь город наводила ужас комиссарша, ходившая с двумя револьверами и шашкой и лично «фильтровавшая» выезжающих беженцев, решая, кого пропустить, а кого расстрелять. Причем слыла честной и идейной, взяток не брала, а вещи убитых брезгливо уступала подчиненным. Но приговоры приводила в исполнение сама. И Тэффи вдруг узнала в ней деревенскую бабу-судомойку, некогда тихую и забитую, но выделявшуюся одной странностью — она всегда вызывалась помогать повару резать цыплят. "Никто не просил — своей охотой шла, никогда не пропускала". Не случайно в ЧК служило много уголовников, и некоторые достигали очень высоких должностей скажем, Фриновский, будущий заместитель Ежова, или цареубийца Юровский. Характерным представляется и то, что, например, после разгрома Семенова, палачи из его контрразведки — Жуч и другие, вовсе не были расстреляны. Их приняли в ЧК! Чекистом стал махновский палач и контрразведчик, знаменитый Левка Задов. Они просто оказались ценными и нужными «специалистами», продолжая ту же работу, но уже на красной стороне.

Впрочем, надо отметить, что и в верхних эшелонах большевистской власти и командования хватало людей со «сдвигами» и патологиями. Да это, наверное, и не случайно, поскольку в главные «разрушители» и «ниспровергатели», уж конечно, подбирались те, чьи собственные духовные и моральные устои давно были разрушены. Так, известная деятельница партии Александра Коллонтай активно и на личном примере проповедовала свободную любовь. Но ее-то отклонения хоть были относительно-безобидными, а вот прогрессирующая болезнь ленинского мозга обошлась российскому народу очень дорого. Видный большевик и начальник особого отдела ВЧК Кедров, прославившийся своими зверствами, был потом признан ненормальным, помещен в психбольницу и отстранен от руководящей работы — но это после гражданской войны, когда надобность в таких качествах отпала. Точно так… же был помещен в психушку и Бела Кун, хотя его после лечения сочли возможным пристроить в Коминтерне.