Успокоившись таким образом, Кэкстон продолжал обдумывать невозможную мечту, которая так неожиданно вспыхнула у него в голове: обязательно должен быть какой-то способ вернуться в будущее.

Что, наконец, поразило его, так это то, что с подтверждением его настоящей цели пришла мысль о том, что ему надо прекратить изводить эту бедную девушку.

Дело в том, что не было логического основания для того, чтобы Селани Джонс удовлетворяла сексуальные потребности Питера Кэкстона, или любого другого человека, который ей не нравиться.

С этой мыслью внутри него что-то чрезвычайно расслабилось и как бы отпустило.

На этот раз, когда он спал, он не просыпался до утра. Он уже собирался перевернуться со стоном, когда обнаружил, что шум дождя прекратился. Поспешно одевшись, он вышел, дверь была открыта: в нее щедро брызгал солнечный свет.

Кэкстон осторожно сошел на траву, которая сверкала от росы, и увидел, что Клоден Джонс шел к нему вдоль разлившейся реки, бывшей прежде горным ручьем. Старик помахал рукой, и Кэкстон сказал:

— Где ваша дочь, сэр?

— О, она ушла, — сказал Джонс.

Странное выражение — для сообщения о том, что она улетела на своем велосипеде. Кэкстон почувствовал, как к нему вернулось его раздражение из-за Селани. Он покачал головой, думая: «Я туда, она сюда. Как раз тогда, когда я готов объявить мир, она куда-то исчезает… так что к тому времени, когда она вернется, кто знает, в какой я буду душевной тревоге?»

Затем смирился… «О'кей! Значит, она такая. Мне надо бы привыкнуть к этому».

— У Селани есть одна мысль, — продолжал Джонс, — что Бастман — именно он — подстроил так, что я, сам того не зная, попал в некий мир вероятности. Если это правда, то меня тоже можно спасти.

Разговор все больше терял смысл. У Кэкстона было впечатление, что его уводили в техническую болтовню, словно он понимал основные принципы и мог вспомнить недостающие детали. А он, конечно же, не мог сделать ничего подобного.

Он сдержал свой порыв вернуться в трейлер. Сдержал, потому что внутри, черт побери, делать было нечего. Наконец он устало подумал: «Хорошо, значит, я хочу остаться на улице и находиться здесь, когда она вернется. Было бы смешно не признаться в этом самому себе. Значит, продолжу разговор».

Вслух он сказал:

— Все это дело с вероятностями очень таинственно. Очевидно, я сам тоже там, в каких-нибудь мирах вероятности.

Джонс помотал головой.

— Не получится, — сказал он твердо. — Мы проверяли, когда вы спали, и очевидно то, что сказал вам Прайс — это правда. Вы были слишком стойки, и на вас фактор вероятности не подействовал. Я думал, что могла помочь собранная в ваших клетках энергия времени, но это не изменило ни одно из ваших проявлений. Очень жаль.

Кэкстон уже было раскрывал было рот, чтобы продолжить с еще одной собственной ассоциацией, когда его вдруг осенило: «В том, что он мне только что сказал, совершенно нет смысла. Я даже несколько минут не понимал ничего, что он сказал».

Кэкстон начал:

— Прошу прощения, сэр, кажется, разговор прошел совершенно мимо. Ничего, если мы начнем еще раз?

Джонс метнул на него изумленный взгляд. Кэкстон поколебался, затем:

— Что вы со мной сделали во сне?

Джонс уже был спокоен.

— Мы попытались слить вас, нынешнего, с одной из этих ваших вероятностей.

Он пожал плечами.

— Это не получилось, несомненно, по тем причинам, которые объяснил Прайс. Очень жаль.

— Слить меня? — отозвался Кэкстон. У него было ужасное ощущение внезапной слабости.

— Кажется, сейчас я об этом вспоминаю, — продолжал болтать Джонс. — Около пятидесяти лет назад в моей жизни… — Он извиняюще замолчал. — Я живу то во Дворце, то еще где-нибудь — прибавляю годы к своей жизни, а затем снова их отнимаю. К счастью, спешки никогда не было. Прошлое, знаете ли, всегда ждет тех, кто может вечно двигаться сквозь время… Ну так вот, — продолжал он, — мне напомнили, что Прайс отослал меня назад во времени и дал кому-то из своего отрочества еще до 1977 года, раннюю вероятность. Потом я подошел к этому же человеку, когда ему было тридцать — это в конце 1960-х — взял его и перенес дальше во времени и передал Прайсу. Позже Прайс рассказал мне, что они не могли соединить старшего с младшим в смысле индивидуальности, но, что младшего надо было слить со старшим, и что такое слияние на старшего не подействовало. После того, что вам рассказала Селани, я вдруг понял, что это должно быть были вы, — Он снова заговорил извиняющимся голосом. — Такие детали имеют обыкновение ускользать из головы.

Он замолчал.

— Во всяком случае, это пока остается проблемой. Прежде чем я слил Селани с той вероятностью, о которой вы ей рассказали, она предложила, чтобы я попробовал это на вас, но ваша не сработала, как я вам сказал. И это очень жаль. Понимаете, если она права в том, что Бастман создал из меня вероятность, потом, если бы я слился там, вы бы остались здесь одни. Селани это обеспокоило, — сказал Клоден Джонс.

Как долго можно стимулировать железы: страх угасает и переходит в апатию, только шок может возобновить остроту чувств.

Наконец, приговоренный взбирается к виселице и понуро стоит, не замечая даже мгновения, когда распахивается люк.

Подобное ощущение темноты обволокло разум Кэкстона на неопределенный период, после того, как до него дошел смысл слов Клодена Джонса.

Все это время Джонс продолжал говорить: в конце концов, отложилось из этого продолжительного монолога только: «…Если вы хотите рискнуть, нам надо спешить. Селани сказала, что даст десять дней, после чего сольет меня».

Это походило на чушь, но смысл, наконец, дошел. Кэкстон кивнул. Он впервые почувствовал неясную горечь. По крайней мере это было чувство, а не физиологическое опустошение. Чувство не принимало никакой формы, ни на кого не устремлялось: просто покоилось там, в его теле, как первое пробуждение сознания.

— Я приготовлю завтрак, — сказал он наконец. И добавил. — Я хотел бы также познакомиться с тем, как работает оборудование трейлера, раз я остаюсь здесь один.

Он повернулся и прошел внутрь. Он уже занялся тем, что обычно делала Селани с кухонной утварью, как его осенила новая мысль. Он не помнил, чтобы пошел искать Джонса, но он вдруг очутился в дверях лаборатории и сказал:

— Если вы сольетесь там с еще одним Клодом Джонсом, вы восстановите свою способность проходить сквозь время. Почему бы тогда не вернуться за мной?

— Это будет иной мир вероятности, — сказал Джонс, — поэтому я не буду знать, как сюда вернуться.

— Ради Бога, — взорвался Кэкстон, — это реальный мир. Вы должны вернуться к нему рано или поздно.

Последовало долгое молчание. Джонс выпрямился. Его серые глаза с крошечными темными пятнышками смотрели в загнанное лицо Кэкстона. — Питер, — сказал он трезво, — вы не понимаете. Реального мира нет. Вы, очевидно, не поняли всю громадность того, с чем мы имеем дело. Я думал, вы говорили Селани, что Прайс описал вам миры вероятности. Послушайте! Существует бесконечное число миров вероятностей. В этом одна из наших трудностей. Например, мы не можем найти временной поворот, когда оно предположительно снова идет вперед в 1977, и мы не можем найти ничего, что идет дальше после 9812, когда начинается поворот назад. Пока что, насколько нам известно, мир заканчивается четырнадцатым ноября 9812 года нашей эры в каждой вероятности.

Кэкстон в изумлении открыл было рот, чтобы сказать:

— Но это же смешно. Ведь очевидно, что Вселенная существует и дальше.

Он этого не сказал, потому что вдруг оказалось, что это не столь очевидно.

Наконец, ему пришло в голову логическое следствие, и он сказал:

— А как ваша дочь рассчитывает открыть эту случайную вероятность?

— О, — Джонс уже снова качнулся над длинным, призрачным ящиком, который стоял у него на полу трейлера. При вопросе Кэкстона, он еще раз выпрямился и сказал: