- А вместо них из вод озера выйдут воины, - с нескрываемой иронией откликнулся он.

- Возможно и это, - совершенно серьезно ответил я.

- Еще бы! По вашей теории все возможно. И то, чего просто не может быть.

Раздражение, которое я обычно умел скрывать, прорвалось наружу:

- То, чего не может быть, не бывает. Но надо знать о том, что может и чего не может быть, а не заменять знание верой. В этом и скрыты истоки всех религий.

Вилен удивленно повернул голову ко мне.

- Но легенды всегда сопутствуют религии, - с вызовом прошептал он.

- Однако для возникновения религии важнее не сама легенда, а вера в нее. Или вера в ложность легенды, в антилегенду. Всякая вера - основа для религии.

Мы бы спорили еще, и наш шепот поднялся бы до крика, но в это время процессия вышла на берег, к пристани. Теперь уже было ясно видно, что на носилках стоят золотые истуканы. С величайшей осторожностью воины опустили носилки в лодки.

Я насчитал восемнадцать истуканов, по два в каждой лодке. Гребцы взялись за весла. Лодки поплыли к середине озера и здесь остановились. Песнопение стихло. Один из жрецов подал знак - и воины сбросили истуканов в воду.

- Смотрите! - воскликнул Вилен.

Из воды показалась одна голова, затем вторая, третья... Точно по числу истуканов - восемнадцать человек выплыли из вод озера и устремились к лодкам.

Впервые я видел Вилена таким растерянным и испуганным. Его взгляд метался по сторонам, будто хотел уйти от страшного зрелища, противоречащего всем представлениям и установкам.

- Успокойтесь, Вилен, - сказал я. - Попробуем найти всему этому естественное объяснение...

Но состояние моего помощника ухудшалось. Он прислонил ружье к дереву, его руки дрожали. Он бормотал:

- Они вышли из озера... Статуи превратились в людей...

Пот мутными каплями выступил на его лбу.

- Ну что вы, Вилен, статуи не превращаются в людей. Погодите, мы еще узнаем истинную причину...

Но он не слушал меня. Джунгли с душными испарениями, пума с золотой цепью, напряженная ночная вахта, ожидание опасности и - самое главное зрелище, противоречащее тому, что он ожидал увидеть, пошатнуло его веру и основанные на ней представления о мире. Это было подобно тому, как если бы земля под ним разверзлась, а ухватиться было бы не за что. Я же помочь ему ничем не мог.

Я подумал о том, как просто у человека верующего заменить одну веру другой. Миллионы слабых людей ищут убежище и спасение от страха перед жизнью и смертью, перед сложностью мира. И многие находят его в вере вере в спасителя или искупителя, в фюрера или кормчего, в рай или райскую землю. И невольно вспомнились те, кто использует их восприимчивость к вере, как восприимчивость к кори или предрасположенность к туберкулезу, кто делает на этом свой бизнес.

Я напрягал глаза, пытаясь заметить нечто, за что можно было бы уцепиться и найти логическую цепь, ведущую к выявлению истины.

- Глядите, Вилен! - почти закричал я. - У одного из этих "рожденных" золото блестит в волосах! Глядите же!

Он повел выпученными глазами, но их выражение не стало более осмысленным. Казалось, что он вот-вот начнет креститься. Вилен бормотал:

- Статуи превратились в людей...

- Да, превратились, но как? Разве вы не видите золото в их волосах? Не понимаете, что это означает?

Он не понимал. Отрицательно мотал головой, глядя вдаль отсутствующим взглядом. Вдруг схватил ружье и выскочил на открытое место. Я бросился за ним, обнял за плечи, потянул обратно, в кусты. Он не сопротивлялся, но нас, очевидно, успели заметить. Одна из лодок направилась к нашему берегу. Вилен смотрел на нее испуганно, и я на всякий случай забрал у него ружье.

В лодке находилось двое людей. Один сидел на веслах, второй стоял на носу, глядя из-под ладони в нашу сторону. Он был высок и строен, на его голове колыхался убор из перьев фламинго. Несомненно - это Агирэ!

Я позвал его по имени, и он тотчас помахал рукой в ответ. Лодка причалила к берегу.

- Агирэ рад видеть своего друга и друга своего Друга, - с достоинством произнес гуани, делая широкий жест рукой. - Я ждал вас вчера и подумал, что вы не придете. Как ваше драгоценное здоровье?

Агирэ сделал вид, что не замечает состояния моего спутника.

Мы обменялись приветствиями согласно этикету. Всегда полезно помнить, что, находясь на чужой земле, нужно усвоить обычаи хозяев и стараться не нарушать их, не поступаясь, однако, и своими обычаями. Не раз мне приходилось наблюдать, как излишнее усердие и желание "стать своим" вызывало у гуани презрение. "Тот, кто не уважает себя, не может уважать других", - говорили они.

- Как поживает доктор Иван Александрович? Привык уже к нашей жаре?

Агирэ хорошо знал, что Иван Александрович не просто "доктор", а "главный доктор", но никогда не называл его так при других врачах, чтобы ненароком не унизить их.

- Иван Александрович вполне акклиматизировался и чувствует себя превосходно. А у тебя не болят швы?

Вместо ответа Агирэ распахнул плащ. Только хорошо присмотревшись, я заметил бледные рубцы. Этот величественный стройный человек был абсолютно не похож на того беднягу, которого мы подобрали в джунглях, всего израненного в схватке с тигром-людоедом. У него были поломаны ребра, переломана ключица. И после лечения в госпитале на его теле оставались страшные рубцы. Куда же они подевались?

- Тебя после госпиталя лечили жрецы? - спросил я.

Агирэ замялся. Он опасался, что утвердительный ответ я могу воспринять как оскорбление - утверждение превосходства жрецов надо мной и моими коллегами. Но и соврать Агирэ не мог.

- Жрецы только закончили то, что начал ты. Агирэ помнит, кто его спас.

Я должен был признать, что он умеет быть дипломатом.

Дружественное поведение и речь гуани благотворно подействовали на Вилена. Он несколько пришел в себя, его сведенные мышцы расслабились, лицо приобретало осмысленное выражение.

Агирэ величественным жестом пригласил нас в лодку. Я не без опаски шагнул в легкое суденышко, но оно оказалось устойчивым, наверное, киль был сделан из базальтового дерева.

- Мы прибудем к самому концу празднества? - спросил я у гуани.