Мы шли очень медленно, пока я не догадался, что Унар, помня о моем возрасте, боится утомить меня быстрой ходьбой. Я улыбнулся и пошел так, что он едва поспевал за мной.

Двери лаборатории поднялись при нашем приближении. Мы вступили в коридор, и, пока шли по нему, автоматы успели обработать нас ультрафиолетом и распыленными препаратами. Когда экран показал, что мы уже достаточно стерильны, отворилась вторая дверь — и мы вошли в демонстрационный зал.

Послышалось приветствие. Я обернулся, но не успел разглядеть того, кто стоял за пультом. На стене — экране поплыли кадры, и мое внимание переключилось на них.

— Ты видишь вкратце ход опыта, — с запозданием сказал Унар.

Появились формулы. Цифры были написаны моим почерком и словно подпрыгивали от нетерпения, от непреодолимого желания подхлестнуть события. Затем на стене одна за другой возникли несколько карт расположения нуклеотидов в звеньях ДНК. Я увидел приборы и аппараты, клубящиеся растворы, людей, дежуривших за пультами.

— Мы шли по указанному тобой пути, но вносили и свои изменения, — сказал Унар. — Ты ошибся, определяя роль тридцать шестого и сто девяносто второго… (Он сказал это очень сурово, и я почувствовал вину перед занятыми молодыми людьми.) Но в общем ты был прав. Мы синтезировали ДНК по этой формуле, ввели в раствор и получили вот такие скопления клеток.

Стена осветилась изнутри. В ней, как в аквариуме, плавало несколько студенистых комочков.

— Увеличиваю температуру раствора до кипения, — сказал Унар.

Появились пузырьки, они лопались, жидкость в стене забурлила, помутилась…

— До трехсот градусов…

Раствор изменил цвет, стал светло-зеленым, начал темнеть. Изменился и цвет живых комочков. Но. они не распадались.

— До пятисот градусов…

Раствор стал оранжевым. В такой же цвет окрасились и комочки.

— А теперь обработаем эти образования мощными энергетическими разрядами, — проговорил Унар. — Включаю рентгеновские установки, электрические поля, ускорители протонов…

Никакая живая ткань не смогла бы выдержать таких ударов. Но студенистые комочки ответили на потоки энергии образованием защитных энергетических оболочек и внутри них чувствовали себя превосходно.

Я подумал о том, какими могли бы быть ткани наших организмов, если бы в первобытном бульоне, где зарождалась жизнь, было чуть больше железа и меньше азота. А если бы цепочки ДНК случайно расположились вот так…

— Я покажу вам гигантскую бактерию, синтезированную на основе новой ДНК, — сказал Унар.

В стене появились извивающиеся гусеницы. Я подошел поближе, чтобы лучше их рассмотреть. Тела этих экспериментальных моделей были созданы так, чтобы видеть все процессы, происходящие в них.

— Эти модели можно уничтожить лишь потоками энергии Кейля…

Я бросил взгляд на Унара. Он не помнил того, что помнил я. Для него тут нет ничего, кроме опыта. А я вот думаю, что, пожалуй, хорошо, когда наука не очень обгоняет социальные отношения. Я не могу не содрогнуться при мысли о том, что случилось бы с человечеством, выведи ученые таких бактерий во времена, когда люди убивали друг друга…

Но почему я подумал об этом? Ведь не было. никакого повода. Вокруг — ровесники по новому времени, в котором прошлое никогда не воскреснет.

Голос Унара отвлек меня от размышлений:

— А теперь посмотрите на синтезированного зверька № 7 со шкуркой из новой ткани.

Она светилась разными оттенками, переливалась, мерцала — могучая защитная оболочка. Если бы природа обладала разумом и, хорошенько подумав, создала кожу человека из такой ткани, то…

Будто кто-то повернул выключатель в моем мозгу, и мысль погасла. Я растерянно смотрел на человека, стоящего рядом со мной, и никак не мог вспомнить, о чем только что думал. Лишь спустя несколько минут вздохнул с облегчением, вспомнив: я думал о том, что было бы с нами, обладай природа человеческим разумом?

* * *

— Можешь поздравить, — сказал Юра, — заканчиваем исследования; Наконец-то доложишь об этом, и на нас перестанут вешать собак…

«Ну и живучи же эти старинные поговорки», — думал я.

— Ради приличия мог бы изобразить улыбку, — сказал Юра, и его оттопыренные уши задвигались и покраснели. — Ты становишься угрюмым и невозмутимым, как…

«Как что? — подумал я. — Как наскальное изображение… Или как мой стол… Но почему стол?»

— О чем ты думаешь? — вспылил Юра. — Слышишь, мы з а к ан ч и в а е м исследования!

— Да, да, — проговорил я, не в силах выбраться из хаоса собственных мыслей.

Он выразительно махнул рукой: дескать, а ну тебя, думай о чем хочешь.

— Унар тебе рассказывал о своем опыте? Как они изменили формулы?

Наконец-то удалось сосредоточиться на его словах. Я с готовностью включил проектор, чтобы записать для него измененные формулы. Перо самописца заметалось по листу, вычерчивая какие-то круги — совсем не то, что было нужно и что я пытался вспомнить.

— Ты стал слишком умным, твои шутки до меня не доходят! — Юра уже злился по-настоящему.

Я почувствовал, как на лбу выступают капли пота от напрасных усилий «выдоить» память. Самописец рисовал теперь квадраты, а в них — изломанные перепутанные линии. Это была картина стены-аквариума в лаборатории Унара. Там плавали тогда студенистые живые комочки… Больше ничего вспомнить я не мог. Выключил проектор.

— Забыл, — сказал я. — Понимаешь, Юра, забыл… Вызови Унара, спроси у него… Это не я шучу. Память подшучивает надо мной.

Во взгляде Юры появилась озабоченность.

— Ладно, — сказал он.

Подойдя к двери, он обернулся и еще раз озабоченно посмотрел на меня…

Я остался один. Ни о чем не думал, только пытался вспомнить измененные формулы. Сейчас это было для меня самым важным на свете.

В конце концов пришлось включить стимулятор памяти. Я вертел ручку настройки, и счетчик показывал растущее напряжение. Я вспомнил свои формулы. Но какие же изменения внес в них Унар?

Вспыхнул красный глазок — напряжение на пределе. Автомат безопасности отключил стимулятор Я так и не мог вспомнить изменений в формулах. В моей памяти их не было, хотя они должны были находиться там…

* * *

Неожиданно нагрянули в гости Юра и Алла. Впрочем, дозвониться к нам по видеотелефону все эти дни они не могли, а когда Юра заговаривал со мной о «сабантуе», я переводил разговор на другую тему.

И вот они пришли «на правах завоевателей». Юрины большие уши все время движутся, но он старается не выдать себя, суетится, переключает кухонный синтезатор, чересчур жизнерадостно восклицает:

— А помните ту лыжную прогулку? Майя, знаешь, где теперь твои «лыжные попутчики»? Нолик и Витя работают на спутнике у Венеры, а Петр Авдюхов живет в подводном городе. Между прочим, он член Ученого совета Земли.

Умолк на минуту, тут же что-то вспомнил и весело закричал мне:

— Как ты их тогда проучил! Что может быть хуже неизвестности?

Очевидно, я должен был отозваться на его тираду. Но я не отзывался. Тогда вмешалась Алла — она боялась молчания:

— Признайся, ты их уже тогда слегка ревновал к Майе?

Я знал все, что должен был бы ответить. Но решил не играть в этой интермедии. Пусть каждый из них играет за двоих.

Алла оставила меня и взялась за Майю:

— А ты его тогда сильно боялась? Даже коленки дрожали, верно?

Она умолкала на минуту и, не довольствуясь скупыми ответами Майи, задавала новые вопросы. Все они начинались: «А помнишь?..»

Майя заказала синтезатору любимые блюда, вино. Звенели бокалы. Громко и неестественно смеялись два человека — наши гости и друзья. Мне было искренне жаль их, но я не мог заставить себя помочь им в нелегких ролях.

— А помните, как мы впервые встретились в театре?

Я вспомнил дрожащий бокал в руке Степ Степаныча, улыбку Майи — то озорную, то смущенную. Невольно повторил свои собственные слова:

— Это сотрудница из лаборатории вашего мужа. Та самая, что била посуду, и он за это хотел ее уволить.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: