Предлагаемая вниманию читателей повесть «Туча» – третье по счету произведение французской писательницы Мартины Моно. В первом романе «Малячерта», посвященном событиям второй мировой войны, автор рассказывает о борьбе итальянских партизан, во втором – «Виски королевы» – действуют представители правящих кругов Англии и Америки первых двух десятилетий нашего века.

«Туча» явилась откликом на самую актуальную проблему современности – угрозу атомной войны. На страницах повести развертывается глубокая человеческая трагедия. Жертвой испытаний водородной бомбы на этот раз оказалась дочь американского миллиардера, нефтяного короля, одного из непосредственных вдохновителей создания этого оружия массового уничтожения.

История Патриции Ван Ден Брандт по-настоящему волнует читателя, как волнует участь жителей Хиросимы и Нагасаки.

В наши дни, когда народы всех стран мира горячо приветствуют благородные усилия Советского Союза, направленные к прекращению испытаний ядерного оружия и к его полному запрещению, повесть Моно звучит особенно актуально.

Вестибюль дома Ван Ден Брандтов уставлен высокими узкими зеркалами, отделенными друг от друга тонким медным кантом. У стен глубокие диваны, обитые желтым шелком. На невысоких тумбах белого мрамора с металлическим цоколем – дорогие цветы.

Сегодня бал, а уж Кэтрин Ван Ден Брандт умеет подготовить все как нужно. Ее супруг, Джозеф Ван Ден Брандт, верил, что самое лучшее – это всегда самое дорогое. Ему хотелось иметь все самое лучшее. Кэтрин всегда угадывала его желания, и бал устраивался для него, вернее, ради его сделок. Сегодня вечером он продаст много нефти, и жена по мере сил поможет ему.

Кэтрин стояла у входа в гостиную. Ее стройная фигура блестяще завершала ряд зеркал в конце вестибюля. Кэтрин была само совершенство, и она это знала. Она была достаточно умна, чтобы это будило ее тщеславие, и лишь испытывала глубокое удовлетворение.

Белое платье, бриллиантовое колье, никаких украшений в черных как уголь волосах, обрезанных очень коротко и почти не завитых, зеленые глаза ирландки, молчаливая улыбка ярко-красных губ, точно вспышка огня на фоне очень белых зубов. Восхитительные линии рук, прелесть роскошных плеч, высокая грудь, сапфир на пальце правой руки, – вот Кэтрин подняла ее, чтобы приветствовать своего друга, скульптора Бронсона. Сапфир блеснул голубым огнем, отразившимся во всех зеркалах.

Приглашенные прибывали. Бронсон знал, что жест Кэтрин был предназначен только для него, и ни для кого другого из этой толпы, что двигалась по вестибюлю, блистая драгоценностями на обнаженных плечах и шеях. Однако он даже не улыбнулся, едва подняв руку в ответ. Эта женщина, которую он любил, оставалась к нему равнодушной. Рана открывалась каждый раз, как только он встречался с Кэтрин.

Уже на пороге анфилады комнат, являвшейся гордостью архитектурного вкуса Ван Ден Брандтов, слышалась неистовая музыка оркестра. Гости танцевали. Некоторым это нравилось. Другие, как, впрочем, и Кэтрин, занимались своими делами. В углу, недалеко от маленькой портативной стойки, Джозеф говорил: «Я знаю один трюк…» Кэтрин улыбалась. Этот «трюк» означал, что в какой-то определенный момент, и безусловно в ближайший, деньги этого толстяка, слушавшего ее мужа, перейдут из его кармана в карман Ван Ден Брандта. Еще не было случая, чтобы операция протекала в обратном направлении. Доллары, доллары, доллары, доллары, доллары, доллары… Бронсон танцевал со своей женой Моникой – у нее была сверхъестественная красота статуи.

Вереница автомобилей около дома становилась все длиннее. Было очень тихо. Калифорния великолепна в середине марта. С Тихого океана, который был совсем рядом, доносился легкий ветерок. В саду уже уединялись пары. На террасе можно было услышать прерывистый шепот, приглушенный смех, вызванный неубедительным ответом, шелест вечерних платьев.

Кэтрин стоически играла свою роль хозяйки, хотя ей и было скучно играть эту роль в одиночестве. «Если бы Софи была здесь! Или хотя бы Патриция. Нет, лучше Софи», – Кэтрин думала сегодня о своей старшей дочери без неприязни, хотя обычно она ее раздражала.

Софи было 22 года. Кроме черных волос, она от матери ничего не унаследовала. Во всем остальном она походила на Ван Ден Брандтов – характерное для них плотное сложение, крупные глаза и самоуверенность. Бог создал нефть, следовательно, бог велик и заслуживает поклонения, но Ван Ден Брандты делают нефтяной бизнес, поэтому они так же близки богу, как Магомет аллаху.

Софи никогда не смеялась слишком громко, ела устрицы вилкой и дружила только с нужными людьми. И, что самое ужасное, – все это делалось не по расчету, а было у нее в крови. Замуж она вышла за какого-то дурня, по имени Гарри Бромфилд, единственного сына банкира Бромфилда, специализировавшегося на дальневосточных делах. Софи жила теперь в Токио, где ее муж управлял японским отделением банка.

«Она меня утомляет, – думает Кэтрин, – хотя она находчива и всегда знает, что следует, например, сказать жене доктора, про которую все, кроме ничего не подозревающего мужа, знают, что она является любовницей сенатора». В светских отношениях Кэтрин видела одну лишь скуку.

Патриция не имела с Софи ничего общего. Она была необыкновенно хороша и упряма как осел, ирландка до мозга костей. Два месяца назад ей исполнилось 18 лет. На этом балу она ничем не помогла бы матери. Она безумно веселилась бы, смеялась, флиртовала и танцевала до сумасшествия. Она бы немного выпила, не слишком, конечно, а ровно столько, чтобы стать зажигательной. Водопад рыжих волос, в которых ни один гребень не держался больше пяти минут, глаза, похожие на материнские, – жизнь била в ней ключом. Патриция любила одеваться в белое и ненавидела драгоценности.

– Отдай их все Софи, мама, она будет так рада!

– Скорее сдохну! – говорила Кэтрин.

– О матушка, вы позволяете себе выражения, не подобающие настоящей даме.

Она так хорошо подражала манерам и голосу Софи, что обе смеялись до слез, опрокидываясь на подушки дивана.

– У Софи есть прекрасные качества, – говорила Кэтрин, стараясь быть беспристрастной.

– О, масса… – вздыхала Патриция.

И снова их объединял неудержимый смех.

Сегодня Софи была бы очень эффектна. Но Патриция, подобная солнечному лучу, оставалась вне сравнения.

– Кэтрин, этот вальс?…

Перед ней склонился Бронсон. Бедный Бронсон – гениальный, но неспособный понравиться. Он взял в жены Монику, как покупают прекрасный мрамор, чтобы им полюбоваться. Теперь она, конечно, ему наскучила. Впрочем, все женщины, кроме Кэтрин, ему надоели.

Пока он вел ее в круг танцующих, Кэтрин встретилась взглядом с Джозефом. Он улыбнулся ей и сделал чуть заметный знак глазами. Они хорошо понимали друг друга. Джозеф находил ее красивой и представительной. Она подарила ему двух детей и, с интересом занимаясь ими, старалась не делать глупостей. Она ценила его твердость. Он был надежный, милый, немного мешковатый, но вполне здравомыслящий, и это ей нравилось. Ни тот, ни другая не были сентиментальны. Каждый по-своему, они были даже немного грубоваты. Джозеф в делах, Кэтрин в своих отношениях с такими людьми, как, например, Бронсон. В этом Патриция была дочерью, достойной своих родителей. Софи охотно проливала слезы, устремив глаза в небо. Ее умиляли беспомощные котята. Патриция была прямолинейна, как черная стрела на листе белой бумаги.

Отец Джозефа был жадным и напыщенным – сущий дьявол в облике человека. Он мнил себя первым после бога и то при условии, что бог будет придерживаться его точки зрения. Можно было подумать, что он был связан прямым телефоном с небом, откуда и получал твердое одобрение своих поступков. Ко всеобщему облегчению, он умер. Его жена отдала все его внушительные доходы на содержание каких-то вдохновенных голодных евангелистов и на многочисленные благотворительные затеи по защите молодых девиц. Ей помогала сестра Джозефа, печальная незамужняя женщина, притом девственница. Кэтрин радовалась за род человеческий в связи с тем, что не нашлось мужчины, который захотел бы жениться на ее золовке.