Вряд ли стоит долго анализировать значимость, придаваемую нашим современником, не обремененным религией, своему телу, своему дому и своему миру, чтобы оценить огромную пропасть, отделяющую его от людей, принадлежащих к первобытным и восточным цивилизациям, о которых мы только что говорили. Подобно тому, как жилище современного человека утратило для него свою космологическую ценность, его тело лишилось всякого религиозного и духовного значения. В нескольких словах можно было бы сказать, что для наших современников, утративших религиозность, космос стал непроницаемым, инертным и немым: он не передает более никакого послания, не содержит в себе никакого «шифра». Чувство святости Природы прослеживается еще в современной Европе, особенно у сельских жителей, так как именно в их среде сохранилось христианство, переживаемое как космическая литургия.

Что же касается христианства индустриальных обществ, и в первую очередь интеллигенции, то оно давно утратило все космические значения, которыми обладало еще в средние века. Нельзя сказать, что городское христианство «деградировало» или «принизи-лось», но религиозная чувствительность городского населения в значительной степени обеднена. Космическая литургия, таинство сопричастности Природы к христологической драме стали недосягаемы для христиан, живущих в современном городе. Их религиозный опыт более не «открыт» в Космос. Это сугубо частный опыт; благодать — это проблема отношений человека и его Бога. В лучшем случае, человек признает свою ответственность не только перед Богом, но и перед Историей. Но в системе отношений «человек — Бог — История» не находится более места Космосу. Все это дает основания полагать, что даже для истинного христианина Мир не ощущается более как Творение Бога.

Все, что было только что рассказано о символизме «человеческое тело — дом» и о связанных с ним антропокос-мических аналогиях, далеко не исчерпывает все богатство темы: нам пришлось ограничить себя лишь некоторыми из его многочисленных разновидностей. «Дом», являющийся одновременно и imago mundi и «копией» человеческого тела, занимает важное место в ритуалах и мифологии. В некоторых цивилизациях (древний Китай, древняя Этрурия[222] и др.) погребальные урны были сделаны в форме домов: в их верхней части проделывались отверстия, через которые душа умершего могла свободно выходить и возвращаться.[223]

Урна-дом становится чем-то вроде нового «тела» усопшего. С другой стороны, мифический Предок выходил из домика, имевшего форму капюшона: в такой же дом-урну-капюшон прячется Солнце на ночь, чтобы утром вновь выйти оттуда.[224] Таким образом, налицо структурное соответствие между различными способами перехода: от тьмы к свету (Солнце), от небытия к появлению человеческой расы (мифический Предок), от Жизни к Смерти и новому существованию post mortem[225] (Душа).

Мы неоднократно подчеркивали, что любая форма «Космоса» будь то Вселенная, Храм, дом или человеческое тело, имеет «отверстие» в верхней части. Теперь мы можем лучше понять значение этого символизма: отверстие делает возможным переход от одного способа бытия к другому, от одной бытийной ситуации к другой. Всякое космическое существование обречено на «переход»: человек переходит от до-жизни к жизни, а затем к смерти, подобно тому, как мифический Предок переходил от до-бытия к бытию, как Солнце, возникая из мрака, переходит в свет. Заметим, что этот тип «перехода» вписывается в более сложную систему, основные элементы которой мы рассмотрели, когда говорили о Луне как об архетипе космического становления и, главным образом, о разных способах ритуального повторения космогонии, т. е. о примерном переходе от доформенного к оформленному. Следует уточнить, что все эти ритуалы и символы «перехода» отражают специфическую концепцию человеческого существования: родившись, человек еще не завершен, он должен родиться еще раз, духовно; он становится окончательно человеком, переходя от несовершенного, эмбрионального состояния к совершенному, взрослому. Одним словом, человеческое существование обретает полноту посредством серии обрядов перехода, которые в конечном счете есть не что иное, как последовательные посвящения.

Мы обратимся несколько позже к смыслу и функции посвящения. Пока лишь кратко остановимся на том, как символизм «перехода» расшифровывается религиозным человеком в привычной ему среде, в повседневной жизни, например дома, по дороге на работу, при переходе по мосту и т. п. Этот символизм представлен в самой структуре жилища. Верхнее отверстие обозначает, как мы видели, направление восхождения к Пебу, отражает стремление к возвышенному. Порог воплощает границу между тем, что «вне» и тем, что «внутри», а также возможность перехода из одной области в другую (от мирского к священному; ср. гл. I). Идея опасного перехода наиболее полно выражена в образах моста и узкой двери. Поэтому они так часто встречаются в ритуалах и мифах, связанных с посвящением и погребением. Посвящение, как и смерть, как и мистический экстаз, как и абсолютное знание, как и вера в иудео-христианстве, равноценны переходу от одного способа бытия к другому; через них осуществляется истинная онтологическая перемена. Чтобы внушить этот парадоксальный переход (он неизбежно предполагает разрыв и возвышение), различные религиозные традиции широко использовали символизм опасного Моста или узкой Двери. В иранской мифологии на Мост Чинват выходят усопшие для путешествия post mortem: его ширина равна девяти копьям для праведников, но мост становится узким, как «лезвие бритвы», когда на него вступает орешник (Dinkart, IX, XX, 3). Под Мостом Чинват разверзается бездна Ада (Videvdat, III, 7). По этому же мосту проходят мистики, совершая экстатические путешествия в небо: по нему мысленно поднимался, например, Arda Viraf.[226]

В Видении Святого Павла возникает мост, «узкий, как волос», который соединяет наш мир с Раем. Тот же образ встречается у арабских писателей и мистиков: мост «уже волоса» соединяет Землю с астральными сферами и Раем. Подобно этому и в христианских традиционных верованиях грешники не могут перейти мост и устремляются в Ад. Средневековые легенды повествуют о «мосте, скрытом под водой», а также о неком мосте-сабле, по которому должен перебраться герой (Ланцелот) с обнаженными руками и ногами; этот мост «острее косы» и переход через него вызывает «страдания и муки». В финской традиции мы обнаруживаем усеянный иглами, гвоздями, лезвиями бритв мост, перекинутый через Ад; умершие, а также шаманы в состоянии мистического экстаза проходят по нему, совершая путешествие в иной мир. Аналогичные описания можно встретить почти повсюду в мире.[227] Однако важно подчеркнуть, что те же образы сохранялись и в тех случаях, когда было необходимо обозначить трудность пути к метафизическому познанию или — в христианстве — к вере. «Мучителен путь по обоюдоострому лезвию бритвы, говорят поэты, желая выразить, сколь трудно преодолеть путь, ведущий к высшему знанию» (Katha Upanishad, III, 14). «Тесны врата и узок путь, ведущие к Жизни, и немногие находят их» (от Матфея, VII, 14.).

Эти несколько примеров символического использования образов моста и двери в инициациях, при погребении или метафизикой показали нам, насколько повседневная жизнь и «наш малый мир», который она предполагает — дом со своей утварью, каждодневные обязанности, привычные жесты и т. п., — способны приобрести религиозное и метафизическое значение. В опыте религиозного человека повседневная жизнь перевоплощается: он повсюду обнаруживает «шифры». Даже самый привычный жест может означать духовный акт. Дорога и движение по ней способны приобрести религиозную значимость, так как всякая дорога символизирует «дорогу Жизни», а всякое движение — «паломничество», странствие к Центру Мироздания.[228] И если владение «домом» свидетельствует об устойчивом положении в Мире, то те, кто отказался от своих домов — паломники и скитальцы, — демонстрируют своим «маршем», постоянным перемещением желание выйти из Мира, отказаться от всякого положения в свете. Дом — это «гнездо», а как провозглашает Pancavimsha Brahmana (XI, XV, 1), «гнездо» предполагает стада, детей, очаг, одним словом, символизирует семейную, социальную и экономическую жизнь. Те, кто избрал для себя поиск, дорогу к центру, должны оставить все, что связывает их с семьей и обществом, всякое «гнездо» и сконцентрироваться только на «движении» к высшей истине, которая в высокоразвитых религиях смешивается с удалившимся Богом — Deus absconditus[229] и нанесение увечий посвящения, существуют и другие внешние знаки смерти и воскрешения: татуировка и скарификация.[230] Что касается символизма мистического возрождения, то он предстает в самых разнообразных формах. Кандидаты получают новые имена, которые становятся их настоящими именами. У некоторых племен считается, что после посвящения молодые люди забывают все из их прошлой жизни. Сразу же после посвящения их кормят, как маленьких детей, водят за руку и обучают, как нужно себя вести. Обычно, пока они содержатся в глубине джунглей, их обучают новому языку или, по крайней мере, новым секретным словам, которые доступны только посвященным. Как мы видим, с посвящением все начинается заново. Иногда символизм второго рождения выражается в конкретных жестах. У некоторых народов банту процедуре обрезания предшествует церемония, известная под названием «новое рождение».[231] Отец мальчика приносит в жертву барана и через три дня завертывает ребенка в оболочку желудка, а затем в шкуру животного. Но прежде чем его завернут, ребенок должен подняться в кровати и кричать, как новорожденный. Затем три дня он остается запеленутым в шкуру. У того же народа умерших хоронят в специфической мифической позе, завернутыми в шкуру барана. Ритуальное надевание шкуры животного отмечается, впрочем, и в высокоразвитых цивилизациях (Индия, Древний Египет).