Потрогала ножки — совсем свежие, хоть на студень бери. Да только не стала брать — нечистое дело. Лучше, решила я, сообщу, куда следует, пусть-ка этих охотничков оштрафуют за неправильные дела.

Не стала я больше грибов собирать, как нахватала с полкорзиночки по дороге, так и пошла домой.

Васютин рисовал на листе елочку:

— Это хорошо, что сообщили. Надо с ними бороться. Место хорошо приметили?

— Хорошо. Частенько туда хожу. Забыла еще... и шкура ведь там припрятана. Присыпана хвоей, мусором всяким. Не то побоялись взять, не то спешили...

Вошел капитан Глушин.

— Иван Сергеевич, — обратился Васютин к Глушину, — слышите, лося, говорит, забили? Надо бы посмотреть, а?

— Съездим. Вот машина скоро вернется, с утра завтра и съездим. Заедем за вами, — повернулся он к старушке. — Не возражаете?

Она улыбнулась:

— Ну, уж если на машине, так что ж... Только внучку оставлю у соседки... — сказала она и распрощалась.

Как часто искусное раскрытие преступления кажется случайностью. Говорят: вот если бы следователь не заметил этой царапины, этого отпечатка пальца или не нашел какой-нибудь расчески, окурка, если бы не догадался поинтересоваться  с л у ч а й н о  попавшим ему обрывком бумаги, если бы он  с л у ч а й н о  не обнаружил какой-нибудь клочок волос или сломанную спичку, то преступление осталось бы нераскрытым. Но следователь видит царапину, находит расческу, спичку и всё, что ему нужно для дела. Находит  н е  с л у ч а й н о, а потому, что ищет, потому, что тратит на поиски силу и энергию, вкладывает в поиски знание и труд. И еще потому, что ищет он не один: ему всегда помогают люди, армия честных людей, которые не остаются равнодушными к поступкам негодяев.

На следующий день, когда Васютин знакомился с заключением судебно-медицинского эксперта, к нему подошла уборщица милиции Катя и шепнула:

— Тут вас дядя мой дожидается. Просил сказать, что дело у него секретное к вам, поговорить хочет. А сюда заходить не соглашается.

— Где же мы с ним поговорим?

— Я на веранду его проводила. Только помыла там, ноги получше вытрите.

Васютин убрал свои бумаги и прошел через палисадник на веранду.

Место для беседы было выбрано неплохо: веранду со всех сторон укрывали высокие старые кусты сирени. У стола его ждал плотный пожилой мужчина. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, казалось, будто оно сшито из многих полосок необыкновенно толстой кожи.

— Это вы меня хотели видеть? — спросил Васютин, ступая на веранду.

— Здравствуйте! — поднялся тот. — А вы следователь по особому, так сказать, делу?

— Да, я следователь.

— Вот и хорошо. Не боюсь никого, но не хочу, чтобы глазели, как я с вами разговариваю. Я почему пришел? Очень уж подозрительное обстоятельство...

— Закуривайте, пожалуйста, — Васютин раскрыл коробку папирос.

— Не соблазните, не курю, — улыбнулся мужчина. — Вот что я вам хочу сказать: живу я в Замостье, по другую сторону реки. Нас несколько заречных, еще деды наши отселились, так и живем в сторонке...

Напротив Тарасовых и Черкизовых тихие места по реке. Я туда давно рыбалить наладился. На зорьке наживишь удочки, наставишь, и только успевай таскать. Глядишь, за часок на уху и насбираешь.

В то утро я рано выбрался, туман еще только начинал расходиться. Наладил удочки и уселся под куст, жду, Слышу заплескало. На поплавки глянул — не шевелятся. А тут еще стукнуло что-то тихонько, потом скрипнуло. Посмотрел я на другой берег и, хоть смутно было видно, заметил — лодка от Тарасовых. Лодку они давно держат. Двое в ней. Один на веслах, второй рядом копошится. Затаился и жду, что будет.

Добрались они до середины реки, тут уж я разглядел, один — Тарасов сам, второй — шурин его Черкизов. Бросили они весла, повозились что-то, подняли мешок большой, не то рогожный, не то из рядна, и бултых его в воду. Сами едва не кувырнулись — так лодку закачало. Поплавки у меня затрепыхались, да уж не до них. Сижу тихонько, не показываю себя. А голубчики-то за весла и к дому. Только они на берег, и я собрался. Удочки смотал, прихватил несколько рыбешек коту на завтрак и кусточками, кусточками — домой. И всё думаю, что же это они в реку бросили?

Я еще не знал тогда, что Ольгу убили. Но всё равно подозрительно мне показалось это дело, потому что люди они особенные: нелюдимы, только что на работе, а так ни в пир, ни в мир... Что мужики у них, что бабы — к соседке не забежит поболтать. Знают они, что не любят их за жадность, наверное, совесть и не позволяет..

Васютин молча курил и ничем не проявлял своего нетерпения. Рассказчик оценил это молчание и спокойно продолжал:

— Сады они сажали, посмеивались над ними: «Дождетесь урожая!» А смотри, сколько яблок теперь снимают! А кто смеялся — остался со своими березками да рябинами... Яблоки до весны хранят, когда цены на рынке повыше. Картофель отборный — тоже до весны. Гусей по осени откармливают, свиней держат.

Я всё это к чему — хваткие они люди. Но, сдается, хваткости одной тут мало. Тарасов — кладовщик, Черкизов — механик, жены у них — обе птичницы. Были... — добавил он, словно споткнувшись. — А размах — куда там; дома под цинком, транспорт — автомобиль у одного, мотоцикл — у второго. Деловым людям нельзя без транспорта: к рынку дорога короче. И всё-то они гребут, жадность что ли такая? Наверное, жадность. Соседей к колодцу не допускают! Но на этом не разжиреешь. Я всё подумываю, что есть у них еще доходы какие-то, тайные. А тут еще мешок!.. Да об Ольге узнал. Вот и решил с вами поговорить.

— Вы помните, когда это было?

— Домой вернулся — услышал, что Ольгу накануне отвезли в больницу.

— Место помните?

— Приметил.

— Как мне вас найти завтра?

— Не доезжая Замостья через речку переедете, три дома будет, третий мой, Кирсанова. Всякий скажет.

Васютин с вечера отправился в Замостье. Он решил заночевать у Кирсанова, а на рассвете провести поиск на реке.

Так он и сделал.

Кирсанов, как и договорились, припас лодку, багор, длинный шест, брезентовый плащ с капюшоном для следователя. Едва стало развидняться, они сошли к лодке и отправились вверх по течению. Васютин сел на весла. Они были тяжелые, непривычные; вместо уключин в бортах лодки по паре колышков, перевязанных сверху проволокой. Весла вертелись, стучали. А Васютину так не хотелось поднимать шума.

— Ближе к берегу, правее держите. Потише — там течение...

Васютин молча последовал совету Кирсанова и подосадовал, как это он сам об этом не подумал. Под берегом и не так заметно лодку. Следователя трудно было узнать в затасканном тяжелом плаще, но привлекать внимание к этой экспедиции ему всё равно не хотелось.

Пройти надо было всего с полкилометра, а когда половина пути была позади и Кирсанов сменил на веслах Васютина, у того горели ладони.

— Теперь примечайте, — тихо сказал Кирсанов. — Вон под этим кустом я сидел. А вон ихние усадьбы.

Большой сад на противоположном, северном берегу спускался к самой реке. Это был сад Черкизова. Двор сквозь деревья не просматривался. Ширина реки доходила тут до двухсот метров. Кирсанов довольно толково объяснил, где находилась лодка, когда с нее бросили мешок. Сам он сидел в тот момент на берегу, под кустами тальника. Как раз позади была большая береза, которая четко вырисовывалась теперь на посветлевшем небе.

— Пристань-мосточек, что в саду, видишь, в аккурат за ними была, — пояснил Кирсанов, придерживая лодку у куста.

Медленно, стараясь сохранить взятое направление, двинулись к середине реки. Кирсанов, плавно запрокидываясь назад, ровно и спокойно греб. Он вывел лодку на середину, оглянулся на мостки, посмотрел назад на свой куст и положил весла. Припасенный шест опустил в воду с левого борта, упер его в дно. Лодка ткнулась в него, и ее перестало сносить течением.

— Щупайте! — шепнул Кирсанов.

Васютин вооружился багром и стал шарить по дну. Глубины здесь было не более двух метров. Железо скребло по крупному песку, задевало небольшие камушки. Дно было чистое.