– Думаю как раз, что я его наконец обрела. Начинаю понимать, что брак – вещь гораздо более практичная, чем я считала прежде. По словам Эдмунда, мы с Феррисом прекрасно подойдем друг другу: он задирист, а я строптива. Я подойду ему гораздо больше, чем бедняжка Лиззи.

Дядюшка посмотрел на нее с невольным уважением:

– Полагаю, что ты права, Дженни. Я бы хотел, чтобы ты была моей дочерью, мы бы с тобой пробили себе дорогу в этом мире. Но здесь ничего не поделаешь. Я сделаю все возможное, чтобы вернуть тебе этого твоего жениха, хотя понятия не имею, какую сочинить для него историю.

– Будь я на вашем месте, я бы рассказала ему правду, во всяком случае как можно больше правды. Ведь ни о какой любви речи нет, этот брак – чисто деловой; так что раз он получает состояние, какая ему разница, кто невеста – я или Лиззи? Вам наверно приходилось при помощи красноречия выпутываться и не из таких ситуаций. Но вам нужно спешить; свадьбу Лиззи нельзя откладывать надолго, а моя должна ей предшествовать. Кстати, он знает, что Лиззи сбежала? Это может осложнить вашу задачу.

Дядюшкино лицо потемнело от гнева.

– Да, твоя дура тетя допустила, что слуга проболтался обо всем в его присутствии, и он в бешенстве вернулся в Лондон. Его нелегко будет успокоить, Дженни.

Она с усмешкой отметила, что дядя теперь разговаривает с нею так, будто они – два заговорщика.

– Конечно, нелегко, но я уверена в ваших способностях. Однако не теряйте времени. Положение сильно осложнится, если он официально откажется от помолвки.

– Ты опять права. Постараюсь найти его сейчас же. Будь готова его принять, если мне удастся его убедить. У тебя нет ничего более приличного надеть, кроме этого зеленого наряда? Он не очень-то подходит для встречи с женихом.

– Нет, боюсь, это все. Но в конце концов ему нужно мое состояние, а не мои наряды. Нарядами можно обзавестись и потом. А этот костюм вполне сойдет для столь неромантического свидания. Не хотите ли до ухода повидать Лиззи?

Он криво улыбнулся:

– Нет, спасибо. Раз уж я не могу обойтись с нею, как она того заслуживает, мне незачем ее видеть. В следующий раз, когда я задумаю какую-нибудь интригу, Дженни, ты будешь моей помощницей. Передай ей от меня, что если мне удастся уладить твои дела, я согласен выслушать Эдмунда. Если нет… тогда и поговорим. Надеюсь, я недолго.

Он поклонился и ушел; она осталась радоваться той легкости, с которой ей досталась победа.

Услышав, как хлопнула дверь, Элизабет осторожно посмотрела вниз через перила.

– Дженни, он, что, ушел, даже не повидавшись со мной?

Понимая, что слуги прислушиваются к разговору, Дженнифер легко взбежала по ступенькам.

– Да, он сказал, что если ты ему попадешься, он непременно тебя поколотит, поэтому он ушел разыскивать моего кавалера. Потому что бедняга, кажется, проведал, что ты сбежала, и вернулся в Лондон очень опечаленным.

Элизабет побледнела от страха.

– Ох, Дженни, как ты увидишься с ним? Ты уверена, что поступаешь правильно? Я не могу подумать о том, что ты отдаешь себя в руки тирана, а он точно будет тираном. Ты бы только видела эти брови и эти глаза! Он прямо пронзает взглядом! Я никого в жизни так не боялась.

– Кроме своего отца. Но видишь, Лиззи, сегодня я уже поборола одного великана, так что готова ко всему. Нет, серьезно, за меня не бойся. Мои романтические грезы рассеялись. Я готова угомониться и стать хорошей скучной женой с кучей непослушных ребятишек и в утешение иметь ложу в опере. Меня все убеждают, что мы с ним прекрасно уживемся. Он даст мне многое из того, что я всегда хотела: жизнь в Лондоне и положение в свете. Разве ты не можешь видеть меня в будущем, Лиззи: жена первого министра, пишущая записки то одному министру, то другому, известная своим дневником и своими ужинами для узкого круга? Я прекрасно устроюсь, обещаю тебе. Не всем же любить, как выпало тебе и Эдмунду. Ох, совсем забыла: если дядя устроит мои дела, – а я уверена, что устроит: это в его же интересах, – он готов выслушать Эдмунда.

Глаза Элизабет наполнились слезами, и она обняла кузину:

– Дженни, ты – прелесть и столько делаешь для меня! Мне невыносима мысль, что ты не будешь счастлива, как будем мы.

– Я собираюсь быть гораздо счастливее, – быстро произнесла Дженнифер, – у меня будет самый элегантный экипаж, модные ливреи, самые шикарные ювелирные украшения в городе. Я буду назначать епископов, разжаловать генералов (конечно, сначала придется сделать мужа первым министром)… Я стану патронессой в Олмаке, и денди будут дрожать, если я нахмурюсь. А теперь, моя дорогая Лиззи, я отдам все мои будущие богатства за полчаса в одиночестве. Как ты думаешь, твоя добрейшая тетя разрешит мне остаться здесь? Становится поздно, а я, правду говоря, ведь тоже сбежала. Я надеялась, что уже сегодня смогу отправиться домой, но, как видишь… – Она замолчала, вдруг поняв, что совершенно измучена.

Элизабет взяла ее за руку:

– Дженни, как ты можешь сомневаться? Тетя Фостер будет счастлива, если ты останешься. Она так благодарна тебе, Дженни, за то, что ты утихомирила отца, что она все для тебя сделает. Но иди в мою комнату и приляг, а я пока поищу ее.

Она не ушла, пока Дженнифер не улеглась в ее постель, и, дав ей лавандовой воды и уксуса, наконец оставила ее.

Дженнифер повернулась лицом в подушку и разразилась слезами.

Постепенно взяв себя в руки, она тихо лежала, радуясь одиночеству и размышляя, каким же окажется этот ее будущий муж. Она часто удивлялась тому, что ни разу не встретила его в обществе и не слышала, чтобы кто-нибудь упоминал его имя, но не решалась сама расспрашивать о нем из боязни привлечь к себе внимание. То, что о нем думали Эдмунд и Элизабет, значения не имело: их испуг и неприятие его могли даже служить ему рекомендацией. Как бы то ни было, жребий брошен. Если дяде удастся переубедить его, и он возобновит свое предложение, она выйдет за него, будь он хоть трижды грубиян. Как она сказала Элизабет, дни романтических грез прошли. Теперь наступило время становиться женой.

Тем временем Мэйнверинг сочинил послание Мандевилю и отослал его ему домой, вложив в конверт и письмо Дженнифер. Сделав это, он поначалу решил подвергнуть допросу бабушкиных слуг и выяснить, не известно ли им чего-нибудь о том, куда делась Дженнифер, но отказался от этой мысли. Она уехала по собственной воле – так она сообщила бабушке, а через нее и ему. Если она так пожелала, ее волю нужно уважать. Он не отправится за нею в погоню.

– Конечно, Джордж, зачем тебе это? – ласково спросила бабушка.

Этот невинный вопрос поверг его в такое раздражение, что он, хлопнув дверью, выскочил из дома и отправился заливать свою ярость к Бруксу, где швейцар поведал лакею, что последний раз видел его милость в таком гневе, когда Бонапарт сбежал с Эльбы. У Брукса Мэйнверинг не задержался – новости в газетах были пресными, лица приятелей раздражали, и к тому же не оправдались его тайные надежды встретить Мандевиля и задать ему трепку, которую тот заслужил. Вместо этого ему попался юный Лаверсток, искавший его, чтобы получить согласие на свой брак с Памелой и излить свои чувства по поводу своего необыкновенного везения и несказанного счастья, что показалось Мэйнверингу совершенной чепухой. Мэйнверинг оборвал его на середине излияний и распрощался. Ему вдруг пришло в голову, что леди Лаверсток может что-нибудь знать о том, куда делась Дженнифер. Конечно, у него не было никаких личных причин разыскивать ее, но он убедил себя, что должен сделать это ради бабушки, ради ее спокойствия: она должна быть уверена, что Дженнифер благополучно вернулась в лоно семьи.

Уверив себя таким образом, он бросился на Брутон-стрит, где ему сказали, что леди Лаверсток катается в парке. Чувствуя, что его надежды тают, он уже было собрался ехать в парк разыскивать ее, когда его окликнули с другой стороны улицы. При виде ненавистного мистера Гернинга настроение Мэйнверинга не улучшилось. Больше всего на свете ему хотелось притвориться, что он вообще его не заметил, но воспитание не позволило, и он в бешенстве ждал, пока мистер Гернинг переходил улицу.