Спустя пару минут они показались. Один амбал катил впереди, расчищая путь, как ледокол. У него в кильватере, блистая отточенной техникой, шла опекаемая девица. Второй амбал замыкал караван. Видно было, как он зыркает глазами во все стороны, дабы уберечься от неожиданностей. На долю секунды его взгляд задержался на мне. В следующую долю он просвистел мимо.

Вариантов моих действий было несколько. Воображению рисовалось то подобие футбольного подката, то борцовское взятие на бедро. Правда, я не был уверен, что мне хватит горнолыжной техники для выполнения этих сложных сценариев. Я ведь только и умел, что ездить быстро и страшно. Но времени на раздумья уже не было, оставалось действовать по обстановке.

Я набрал скорость, и скоро вся троица снова выступила из снегопада. Они все так же шли гуськом, чуть левее меня, и я неуклонно приближался к ним по диагонали, ускоряясь все более и более. Задний якудза прилежно крутил головой, но меня пока не видел. Когда я приблизился к нему вплотную, склон резко пошел вниз. Меня вынесло вперед и наперерез, по его лыжам, с одновременным взлетом так взлетает куропатка из-под ног охотника. Эффект превзошел все ожидания. Благополучно приземлившись и успешно затормозив чуть ниже, я оглянулся, чтобы увидеть миг позора японской мафии. Бедняга распластался на спине и, не в силах перевернуться, ехал в таком виде по склону, хватая руками воздух. Его одинокая лыжа осталась скучать наверху. Зрелище грело душу, но задерживаться было нельзя. Я рванул вниз.

Казалось очень естественным обратить внимание отряда на потерю бойца. Я так и поступил, но не со всем отрядом, а только с его арьергардом. Догнав их и вклинившись между, я развернулся поперек, затормозил, сделал страшное лицо и такими отчаянными жестами изобразил долю упавшего амбала, что дочка крестного папы не могла не остановиться.

У тебя там друг упал! крикнул я.

И что, покалечился?

Да нет, просто. Лыжа отстегнулась...

Она покосилась на меня, как на ненормального. Тем временем передний якудза, не ведающий о событиях у себя за спиной, скрылся в завесе снежных хлопьев. Я мог собой гордиться.

Чуть ниже трасса раздваивалась. Установить, в который рукав утек авангард отряда, не представлялось возможным. Она остановилась и задумалась.

Что, не знаешь, куда двигать?

Да, забыла...

Направо к подъемнику, налево к гостинице. Тебе куда?

Наверное к гостинице...

Тогда налево. Поехали.

Она чуть поколебалась, оглянулась назад – упавший все не появлялся. Резкий порыв ветра заставил ее поежиться. Она оттолкнулась палками и двинулась вниз, выписывая слитыми воедино ногами безупречную синусоиду.

Ну хорошо, – подумал я, глядя на нее сверху. Допустим, охрана ее потеряла. Что мне предпринять теперь? И надо ли вообще что-то предпринимать? С одной стороны, раз уж начал куражиться, так продолжай. С другой стороны, мафия. С мафией не шутят. А с третьей стороны, адреналин – это хорошо. Ладно.

Я раскантовался, расставил лыжи пошире и принял спусковую стойку. Сосенки и сакурки замелькали все быстрее и быстрее. Лыжам стало щекотно от бугорков и кочек. Живот сам собой поджался и завибрировал. Десятый миллиграмм медленно, но верно выдавливался в кровь.

Я нагнал ее уже в самом низу – мы практически синхронно затормозили под окнами гостиницы. Утоптанная площадка перед отелем была заполнена толпой праздношатающихся лыжников в расхристанных ботинках. Охраны не наблюдалось.

– Ну что, – спросил я, – будешь ждать своих друзей?

– Да, – ответила она. – Подожду.

– Так может, зайдем в буфет, кофе выпьем? Чего на ветру торчать?

Подножие склона продувалось не хуже вершины. Она снова поежилась, секунду подумала и отстегнула лыжи.

– Ты что, здесь и остановилась, в этом отеле?

– Да.

– Ничего, что я на «ты»?

– Ничего.

Какая неразговорчивая, – думал я, заходя с ней в здание. Не иначе, как от холода. Надо кофеем отпоить. Разговорится.

Мы уселись за стойку буфета. Она стащила с носа маску, но осталась в огромных горнолыжных очках. Глаз не увидать за стеклами.

– Так и будешь в очках сидеть? – спросил я ее.

– Так и буду.

– Понятное дело. Безопасность. Конспирация. Ты в самом деле такая крупная птица?

– Получается.

– Да ладно тебе. Это у тебя, наверное, папа крупный.

– Папа само собой. Но я тоже чуть-чуть.

– Тоже чуть-чуть... Я смотрю, вы там в Токио какие-то больно важные. А на самом деле, мы тут ничем не хуже.

– Я верю.

– Ты к нам надолго?

– Завтра уезжаю.

– Жалко. Я бы тебе кое-что показал. Хотя можно и сегодня. Ты рок-н-ролл любишь?

– Я люблю классическую музыку.

– Ну, это я тоже люблю. Оперу люблю петь.

– Петь?

– Ну да. Особенно когда на лыжах катаюсь. Скажем, еду вверх на открытом подъемнике и исполняю куплеты Мефистофеля. Или что-нибудь из «Хованщины». Внизу лыжники пугаются, задирают головы и падают в сугроб.

Она строго посмотрела на меня сквозь очки.

– Хотя это занятие я уже прекратил.

– Почему же?

– Ехал как-то на подъемнике, а мужик внизу спиливал пень, чтобы об него народ не побился. Затянул я что-то русское народное, а он с перепугу казенную пилу поломал. После этого совесть заела.

Она неопределенно хмыкнула. Подали кофе. Отхлебнув глоток, я спросил:

– Ну, так как насчет рок-н-ролла? Сегодня классные ребята играют, у вас в Токио таких не водится. Поехали, пока тебя твои друзья не отловили. Надоели ведь уже наверное?

– Почему надоели?

– Не гармонируешь ты с ними. Такая утонченная – слушаешь классическую музыку, катаешься в Альпах... И вдруг рядом вот такие.

– Какие «такие»?

Я огляделся по сторонам и провел указательным пальцем по скуле. Жест, заменяющий страшное слово «якудза».

И тут она расхохоталась. Звонко и заливисто. «Отогрелась наконец, – подумал я. – Сейчас разговорится.» Но не успела она отсмеяться, как раздались крики и топот. В буфет вломилось полтора десятка накачанных молодых людей в штатском. Половина из них размахивала рациями, вторая половина держала руки за пазухами. Один из давешних амбалов тоже был с ними, и все они бежали к нам. По их лицам я предположил, что в самом лучшем случае мне сейчас заломают руки и уложат мордой на стойку. Однако до этого дело не дошло. Моей охранной грамотой стала ее ладошка, которую она выставила им прямо в кровожадные пасти. Они остановились, тяжело дыша, а она напутственно похлопала меня другой ладошкой по спине. Оставив недопитый кофе, я встал и сделал шаг по направлению к дверям. Чудовища расступились, и я прошел по живому коридору, ловя на себе их испепеляющие взоры. К моменту выхода на улицу мои надпочечники выжали все, что имели. Но, против ожиданий, на улице никто не кинулся ко мне с охотничьим ножом, чтобы чертить узоры на моей физиономии. Я без приключений дошел до машины, погрузил лыжную амуницию, смел со стекол снег, сел за руль и тронулся. Двое из охраны стояли с рациями на крыльце, отслеживая мои действия.

Что-то тут не так, – думал я. – Якудзы, которых я видел в кино, носили щегольские усики и малиновые пиджаки. А эти какие-то безусые, и пиджаки у них вовсе не малиновые. И не орут на блатной фене дурными голосами. Может, все дело в кинематографическом имидже? В стереотипах массового сознания? Но ведь мизинцы-то они рубят? Рубят, сам видел такие мизинцы. И татуировки видел, в бане. А эти как были – с мизинцами, или без? Не разглядел...

Дорога шла под гору. На лобовое стекло летели белые мухи. Я включил радио.

– Как мы уже сообщали, – раздался бодрый дикторский голос, – сегодня нас почтила своим присутствием Ее Императорское Высочество принцесса Мори. В программе визита – участие в праздновании столетия города, посещение краеведческого музея и отдых на горнолыжном курорте Какамура. Завтра утром Ее Высочество проследует в Ямагату.

Я съехал на обочину, заглушил мотор и некоторое время сидел, не шевелясь. Потом включил свет в салоне и осмотрел свой левый бок. Никаких следов. Ребра целы. Ни шишечки, ни синячочка.