Тоненькая ученица с острым носиком, самая веселая я резвая, напомнила со смехом:

— Девушки, девушки, опомнитесь. Нам еще, ой, как далеко до окончания десятого класса. Еще учиться и учиться. О чем вы спорите? Все нужны — и инженеры, и врачи, и хорошие артисты. Но… мы еще посмотрим, что будет с нами… Посмотрим, кто вернется со свидания с незатронутым сердцем, а кто не вернется и выйдет замуж…

— Кто же, например, не вернется? Интересно. Все повернулись и посмотрели на Зулейху.

Девушка с острым носиком поклонилась и пропела: — «я жизнь отдам тебе, девушка! Я мехманом[2] буду твоим»…

— Аи-аи, какой талант пропадает! Почему же ты не поешь по радио, перед микрофоном?

— Как раз я собираюсь для всего мира спеть по радио песнь о Мехмане и Зулейхе…

— Не болтай глупости… Девушки, имейте совесть — Зулейха покраснела и, растолкав подруг, отошла в сторону.

Но они все шутили:

— Ах, Мехман больше не придет в школу… Никогда…

— Мы не увидим его больше.

— Девушки, это Зулейха готова отдать жизнь за Мехмана и петь для него, а он даже во сне не глядит на нее!

— А как же письма «Мехману от Зулейхи», которые летят к нему, как птицы?

— Они остаются без ответа… Летят, машут крыльями, но никто не видит, на какую ветку они садятся…

Зулейха издали сердито крикнула: — Нечего вам лезть в чужую жизнь… Не ваше дело!

Старая Хатун заждалась своего сына. То и дело подходила к дверям взглянуть, не идет ли ее Мехман. Услышав, наконец, его шаги, она широко распахнула дверь.

— Входи, родной мой… Получил свой документ?..

Мехман достал свидетельство, отдал матери. Хатун благоговейно поцеловала край бумаги и, простерев рука к небу, сказала: — Слава тебе, господи, прошли десять лет учения!

Хатун всегда интересовалась успехами своего сына и внимательно разглядывала его отметки. Она сразу заметила, что это свидетельство отличается от прежних: лист был большой, плотный, и надпись на нем какая-то особенно торжественная, позолоченная. Мать крепко обняла Мехмана.

— Я вижу, сынок, я вижу, что здесь все высоко. Сыночек мой, очень и очень высоко!.. Я понимаю.

На следующий вечер Хатун по случаю окончания сыном школы приготовила хороший плов, а Мехман пригласил к себе товарищей. Они с наслаждением ели плов, а Хатун, раскрасневшаяся, с большой ложкой в руке, любовалась ими. Окинув взором свою маленькую, бедно обставленную комнату, она вдруг сказала с сожалением:

— Сыночек, если бы у нас была лучшая комната, мы бы пригласили сюда твою вторую мать — твою седоволосую учительницу.

— Мы обязательно пригласим ее, мама, — согласился Мехман. — Как только мы отремонтируем и приведем все в полный порядок…

— Да, наша Мелике-ханум, действительно, прекрасный человек, а для тебя, Мехман, она всегда была словно мать, — вмешался один из друзей Мехмана Салман. — Она такая добрая и благородная… Немало сделала она для нас.

— Она редкий, большой души человек, — подтвердил Масум. — Всю жизнь она посвятила воспитанию хороших детей… Мы многим ей обязаны.

— Имя Мелике-ханум никогда не сходило с уст нашего Мехмана, — сказала Хатун, окинув любовным взглядом сына и собравшуюся за столом молодежь. — Имя хорошего человека всегда произносят с добрым чувством…

Весь вечер друзья говорили о Мелике-ханум.

Рассказывали, как впервые от нее услышали про Пушкина, вспоминали, как она поймала одного из них с папироской, как отчитала Салмана за подсказки, как помогала отстающим ученикам, ободряла, поддерживала дух. «А помните, ребята, когда я не смог ответить, она…» — «А помните, когда у Али убили брата, Мелике-ханум…» — «А помните наш спектакль? Мелике-ханум радовалась…»

Когда гости разошлись, Хатун под впечатлением этих разговоров сказала Мехману:

— Ведь я правду говорю, сынок, — когда ты окончишь высшие науки, начнешь зарабатывать, мы сможем украсить нашу комнату, купим ковер, и тогда мы пригласим твою любимую учительницу. Ведь это такая почетная гостья. С самого твоего детства она любила тебя, всегда меня при встрече утешала, ободряла: «Не бойтесь, Хатун, — говорила она мне. — Мехман хороший, чуткий мальчик. Он, когда вырастет, так будет ухаживать за вами, что вы забудете всю горечь своей тяжелой жизни!» Я плакала, а она все говорила, очень хорошо говорила… Ведь она знала, что я вдова, простая работница. — Хатун задумалась, потом вдруг повернулась к Мехману: — Сказала ли она тебе что-нибудь на прощание? Не может быть, чтобы она без благословения отпустила тебя, она знает, что у тебя нет отца…

— Мелике-ханум сказала: «Сынок, береги свою душу, пусть будет она чистой, смотри, не запачкай, не запятнай ее».

— Это значит, пусть имя твое будет честным, не так ли, сынок?

Хатун опять задумалась. И глаза ее стали влажными: — И я, сыночек, хоть я и неграмотная, тоже так говорю тебе… Чистое имя, чистое сердце дороже золота, дороже любой драгоценности!

Время шло стремительно. Многие из ребят, окончивших школу, уже подали заявления в институт, в университет, стали готовиться к приемным испытаниям, а Мехман все еще колебался, продолжать ли ему учебу или пойти на работу. Он и решил посоветоваться с матерью.

— Скажи, мама, не пора ли мне начать работать и помогать тебе?

— А как сам думаешь? — Хатун испытующе посмотрела в лицо сыну, — Пока я дышу, пока мои руки еще крепки, ты учись, сыночек, а я буду работать. В школе ты первым был, почему тебе не быть таким же и сейчас, когда начнешь изучать еще более трудные науки?

— Видишь ли, теперь передо мной много разных путей, — начал объяснять матери Мехман, — а надо выбрать единственную дорогу. Один становится учителем, другой — инженером, третий — агрономом, четвертый — врачом, пятый — юристом… И все профессии очень нужны для нашей Родины.

— А что тебе по душе, сыночек, по какой дороге тебе лучше идти? — Хатун улыбнулась, по ее морщинистым щекам катились слезы. Но это были слезы радости. — Какая дорога лучше?

— Я хочу знать твое мнение, мама!

— Если ты хочешь посчитаться с моим мнением, будь врачом. А знаешь, почему? Медицина — это хорошее дело, врач всем и всегда нужен. И другим и тебе, и добро будешь делать, и ходить всегда в чистом, белом как снег халате.

Мехман опустил глаза:

— А я, мама, хотел изучать совсем другие науки.

— Какие, сынок?

— Я хочу быть юристом.

— А что это такое, сынок? Ты уже говорил это слово — юрист, но я не поняла…

— Юрист — это человек, мама, который стоит на страже закона, на страже права…

— Закона… права… Но как называется дело, которым он занимается? В чем состоит его служба?

— Служба? Он может быть народным судьей, прокурором…

— Нет, нет, сыночек, нет, — с внезапной решительностью возразила Хатун. — Иметь дело с преступниками, судить людей… Ни за что… Зачем тебе лезть в грязь? Обо всех этих строгих прокурорах разные толки идут. Не спорь! Ты не знаешь… а я знаю, что случилось с сыном Гюльсум. Он был совсем не виноват, а его засудили. Может быть, тот прокурор даже взятку взял… Вот в тот день, когда были ребята, ты говорил о чистоте, о том, что надо беречь свое имя. А теперь… Нет, нет, нельзя!.. Подальше от такой службы, разве мало других наук, которые дадут тебе верный кусок хлеба? Пусть лучше все будут тобой довольны — и учительница твоя, и все отцы, матери… А то нашел себе дело: суди, приговаривай… Нет!

Мехман стал настаивать:

— Нет, мама, я много думал об этом. Я хочу быть юристом, мама. Честным юристом, образованным. Я хочу отстаивать нашу законность, защищать нашу общественную собственность, права граждан…

Мехман говорил долго, стараясь объяснить матери, как интересна и почетна будет его работа, и, кажется, наконец, убедил ее.

— Ну, что мне спорить, сынок? Говорят: «Красиво то, что по душе человеку». — Хатун развела руками и вздохнула: — Ты все равно пойдешь по пути, который выбрал. Но я буду с тревогой следить за тобой, я буду думать о, господи, ты сам помоги моему мальчику, ты сам убереги его от недобрых дел и недобрых мыслей…