29 . Не пожелал Феофил уступить отцовской отваге и с еще большими силами выступил против агарян. Еще глубже продвинулся он в Сирию, разорял и опустошал страну, захватывал добычу и пленных, брал города (два из них разрушил до основания), и в том числе – после осады – Созопетру[83] – родину амерамнуна. Амерамнун пытался в письмах побудить Феофила покинуть его родной город, но не встретил согласия. После этого Феофил вернулся в царственный город, велев Феофобу уладить персидские дела и как можно быстрей к нему возвращаться. Персы, однако, захватили Феофоба в Синопе и вопреки воле провозгласили царем. Полный почтения и страха перед императором, он отказывался и говорил персам, что тяжко расплатятся они за свою дерзость. А те, напуганные царскими угрозами, еще больше утверждались в своем намерении, держали у себя и побуждали Феофоба к действиям. Ну а тот тайно дал знать царю о случившемся и клятвенно заверил, что не он, а персы учинили такую дерзость. Царь с радостью узнал о его решении, позвал во дворец и вернул все блага. Он даровал прощение и помилование и всем остальным и выселил их из Синопа, а также и Амастриды. А поскольку умножились они и возросли в числе до трех мириад, решил царь, что негоже оставлять их свободными и без присмотра, и потому, хорошо рассудив, отправил по две тысячи в каждую фему в подчинение местным стратигам и велел поставить над ними турмархов. Вот почему до нашего времени сохранили наименование «персы» турмы[84] тех фем, по которым они были рассеяны. Вот так эта наглая и бесстыдная в глазах Феофила дерзость привела к расселению персов, а Феофобу вскоре стоила жизни. Но была и вторая причина, о которой будет рассказано на своем месте.

30 . Амерамнун же, страдая душой из-за захвата и разорения своей родины, распорядился и объявил повсюду, чтобы все от мала до велика собирались из Вавилонии, Финикии, Келесирии, Палестины, Нижней Ливии и на щитах своих написали «Аморий», дерзостно намекая таким образом на поход против этого города. Он стянул свои силы к Тарсу, приумножил прежде малочисленное войско[85] , а сам пребывал в исступлении и душевных муках из-за позора, пережитого отчизной. Но и Феофил выступил к Дорилею, удаленному на три дневных перехода от Амория. Многие тогда советовали переселить жителей Амория и до поры до времени уклоняться от неудержимого натиска сарацин (велики были силы амерамнуна, бесчисленно его войско), но Феофил счел это несуразным и недостойным, достойным же и благородным – еще больше укрепить город и спасти его с помощью советов доблестного стратига. А был это стратиг Анатолика патрикий Аэтий. И поскольку тот ощутил большую нехватку воинов, послал их ему Феофил, дабы они повсюду встретили и одолели врага. Помимо этого дал он Аэтию вождей и начальников: вскоре принявших мученичество Феодора Кратера, Феофила и Вавуцика, кои стали предводителями не только того войска, но и отряда сорока двух мучеников. [58]

31 . Обуянный гордыней сарацинский предводитель во главе войска прибыл в Таре. Испросив совета оракула, он решил не сразу двигаться на Аморий, но прежде испытать ромейские силы с помощью сына, который вместе с частью войска выступил против царя. «Если сын победит, – сказал он, – победа будет и у отца. Если же нет, лучше не трогаться с места, ибо не видать мне победы». И вот тот, прихватив с собой эмира, правившего тогда Мелитиной, и примерно десять тысяч турок, вместе со всем армянским войском и архонтом архонтов[86] прибыл в Дазимон. Со своей стороны выступил против него и Феофил во главе немалого войска, составленного из персов, а также выходцев с Запада и из стран восходящего солнца. Прибыв же в место под названием Анзен, пожелал царь перед наступлением поглядеть на скопище врагов, и доместик схол Мануил привел его на один холм, возвышающийся над окружающей местностью. Сначала ему на глаз показалось, что число сарацин меньше нашего, но Мануил с ним не согласился, и решил царь, что копий с той и другой стороны одинаково. «Но, определяя силу, – возразил Мануил, – сравни, у кого гуще лес копий». Когда же оказалось, что сильней войско не наше, а вражеское, потребовался и план, сулящий победу. И он был совместно составлен Мануилом и Феофобом: напасть на врагов ночью. Другие, однако, настаивали, что лучше это сделать днем, и царь их послушался. С рассветом началась жестокая битва, царские отряды самоотверженно сражались, и исмаилиты, прекратив бой, бросились в бегство. Однако турки[87] упорной стрельбой из лука сдержали преследующих ромеев и убедили сарацин не бежать, а стоять на месте. Те вновь построились в боевые ряды и, пуская издали стрелы, повернули ход битвы. Из-за жестокого обстрела ромеи не могли ни приблизиться к ним, ни даже взглянуть на них издали и, покинув царя, повернули назад. Однако начальники царских отрядов вместе с персами, не то что сделать, помыслить не могли о чем-нибудь подобном: они обступили со всех сторон императора и старались спасти его, хотя враги уже окружили и разили их отовсюду. И, наверное, все бы они погибли, если бы не спустилась ночь и не начался дождик; он ослабил тетиву луков, коими сражались и сильны были враги, а нашим воинам дал передышку от стрел и возможность спастись[88] .

32 . Глубокой ночью, обходя стражу, Мануил услышал, как персы ведут с сарацинами на их языке переговоры о мире, при этом соглашаются предать ромейское войско и вернуться к вождю, которого покинули. Он тайно дает об этом знать царю и просит его не ждать полона, а спасаться вместе с вельможами. На вопрос же царя, «как спасти множество моих воинов?», он ответил: «Лишь бы, царь, даровал Бог тебе спасение, а уж они сами о себе позаботятся». Лишь к утру пустился царь в бегство и спасся в Хилиокоме, где встретились ему покинувшие сражение стратиги. Сказав, что недостойны жизни те, кто предал в сражении царя, они распороли на себе одежды мечами и, орошая щеки слезами, пали в ноги Феофилу. Но тот, сильнее их пораженный в самую душу необычностью всего происходящего, сказал: «Если спасусь я милостью Божьей, спасетесь и вы, сражаясь с врагами»[89] . Эта военная хитрость врага, ночной разговор персов (или, можно сказать, мирное соглашение) дали недругам, осудившим на [59] смерть Феофоба, еще одну причину и удобный предлог для клеветы, (33) амерамнуну же, узнавшему о столь значительной победе, – возможность напасть на Аморий. И вот около родного города царя объединилось два вражеских войска: самого амерамнуна и его сына, уже выдержавшего жестокую битву. Они разбили лагерь и приступили к осаде[90] . Вернувшись в Дорилей, Феофил сделал попытку дарами заставить амерамнуна уйти оттуда и вернуться на родину. Но не пошел на это сарацин, замысливший захватить и разрушить отчизну царя. Более того, он стал еще и оскорблять Феофила, обзывал его трусливым рабом, осмеивал и издевался за то, что не раньше, а лишь сейчас, в отчаянном положении, принял он его требования[91] . Были у амерамнуна там и посланцы, за всем наблюдающие и следящие.