Утраченную беззаботность необходимо было вернуть, и для этого существовало проверенное веками народное средство. Перельман зашел в гастроном, тщательно осмотрелся, проверяя, не вертится ли поблизости кто-нибудь из учеников, и купил бутылку водки. Это незапланированное приобретение пробило в его скудном бюджете колоссальную дыру, но Перельман чувствовал, что без водки ему сегодня не обойтись. В конце концов, ему просто хотелось выпить, и он, черт подери, имел на это полное право!

Придя к такому выводу, он переместился к мясному отделу и раскошелился на килограмм ветчины. Какого черта?! Что он, не человек? Эти сопляки, родители которых спекулируют на рынке, каждый день жрут что хотят и курят «Мальборо», а он вынужден терпеть их оскорбления и на голодный желудок проповедовать им высокие принципы! Черт с ними, с деньгами, потом как-нибудь выкрутимся…

В киоске на углу он купил пачку «Парламента» – гулять так гулять! Торопливо разорвал целлофановую обертку, откинул тугую картонную крышечку, выдернул прокладку из фольги, вытянул сигарету и закурил. Сигарета показалась ему совсем слабой, не то что родная «балканка», но она, по крайней мере, не воняла сушеным навозом. И все, сказал он себе. Ни слова о школе до самого понедельника. Пропади она пропадом, эта школа!

До дома он добрался, когда уже начало темнеть. Отвыкшие от таких нагрузок ноги приятно гудели, полупустой портфель оттягивал руку, но эта тяжесть тоже была приятной, поскольку лежали в портфеле не тетрадки, а бутылка водки и килограмм ветчины. Черт, про тетрадки-то я и не подумал, вспомнил Перельман. Самостоятельные работы нужно было бы проверить… А впрочем, я и так знаю, кто из них на что способен, с точностью до плюс-минус одного балла в каждом конкретном случае. И потом, мы ведь решили, что не будем думать о школе. Вот и не надо. Плевать.

Он с усилием потянул на себя тяжелую, сплошь стеклянную дверь подъезда. В почтовом ящике что-то белело. «Опять подметное письмо», – подумал Михаил Александрович. Придерживая портфель, он позвенел ключами, выбрал нужный и отпер ящик. Внутри, вопреки его ожиданиям, оказалась не анонимка, а большой белый конверт с красно-синим бордюром авиапочты. Он глянул на обратный адрес: Хайфа, Израиль… Опять они за свое…

Он вскрыл письмо в кабине лифта. Собственно, никакого письма в конверте не было, а было там оформленное по всем правилам гостевое приглашение. В комментариях это не нуждалось. Не хочешь, мол, перебираться сюда насовсем, так приезжай хотя бы в гости, осмотрись, подумай. Перельман досадливо поморщился. Мать и сестра были очень милыми женщинами, и он искренне любил обеих, но порой они таки ухитрялись вывести его из равновесия. Ну, нельзя же, в самом деле, быть такими безмозглыми курицами! Начало октября, учебный год только-только стартовал, а они зовут его в гости!

Он засунул документы обратно в конверт, а конверт небрежно затолкал в карман пиджака, нимало не заботясь о том, что приглашение помнется. Тоже мне, сокровище…

Ковыряясь ключом в дверном замке, он услышал, как внутри квартиры заходится звоном телефон. Перельман заторопился. Звонила скорее всего мать, чтобы поинтересоваться, дошло ли ее письмо. Между прочим, такие вещи надо отправлять заказным, а не совать в почтовый ящик, но объяснять ей это бесполезно: все равно через минуту забудет.

Ключ наконец вошел в прорезь, замок дважды щелкнул, и дверь распахнулась. Бросив портфель на тумбочку с обувью, Михаил Александрович поторопился к телефону и сорвал трубку.

– Да! – крикнул он. – Слушаю! Мама, это ты?

– Здгавствуй, Мойша, – кривляясь, произнес в трубке мальчишечий голос. – Это я, твоя мамочка Сага, звоню тебе с бегегов Кгасного могя. Тебе еще не отгезали твои симпатичные яички? Пгиезжай скогее ко мне, я дам тебе титю. Или тебе больше нгавится сосать гусский хген?

– Ублюдки, – выдавил он сквозь стиснутые зубы. – Поймаю – убью…

В трубке фыркнули, и сразу же зачастили короткие гудки отбоя. Пора покупать телефон с определителем номера, понял Перельман. Давно пора. Или просто обрезать шнур. Зачем он мне вообще нужен, этот телефон? Кому звонить-то?

Он протянул руку и выдернул шнур из розетки. Сволочи… Ах скоты!

Переодевшись в домашнее, он вывесил костюм в лоджию, чтобы выветрился трупный запах, тщательно, как хирург перед операцией, вымыл руки и приготовил себе незатейливый ужин: накрошил салата, нарезал толстыми ломтями хлеб и ветчину, зажарил три последних яйца («Как там твои симпатичные яички? Их еще не отрезали?»), открыл водку и включил стоявший на холодильнике переносной телевизор.

Оказалось, что его пешая прогулка отняла даже больше времени, чем он рассчитывал: по ОРТ уже вовсю шла программа «Время». Будто нарочно, Перельман включил телевизор как раз на сюжете о нападении на синагогу. Показывали какую-то лестницу с залитыми кровью ступеньками, забрызганные, исписанные стены… Михаил Александрович поспешно хватанул водки и переключился на другой канал.

Здесь кипели латиноамериканские страсти и плелись интриги, смысла которых Перельман не понимал и вникать в которые не имел ни малейшего желания. Он поддел на вилку кусок ветчины, отправил его в рот, откусил от толстого ломтя бородинского хлеба и снова переключил программу, наугад ткнув пальцем в кнопку на пульте дистанционного управления.

Оказалось, что это канал «Культура». Вообще-то «Культура» Перельману нравилась, но сегодня все словно сговорились испортить ему вечер: передавали официальную тягомотину. По экрану группами перемещались мужчины в строгих черных костюмах и женщины в вечерних платьях, сияли хрустальные люстры, вспыхивали острыми огоньками драгоценности, дрожали блики на бледных лысинах, звучали какие-то обтекаемые до полной невразумительности фразы об улучшении российско-французских отношений…

Михаил Александрович невнятно выругался и снова наполнил рюмку. Пожалуй, следовало взять более быстрый темп: водка никак не начинала действовать, а по телевизору показывали сплошную белиберду. «Теперь, когда уникальный чайник работы Фаберже возвращен наконец на родину, он займет достойное место в коллекции Алмазного фонда, где хранятся драгоценности, принадлежавшие некогда царской семье», – вещала симпатичная тележурналистка, стоя на фоне какой-то застекленной витрины.

«Любопытно, – подумал Перельман, – кто сказал этой дуре, что Фаберже делал посуду? Это же просто анекдот…»

Чтобы насладиться анекдотом в полной мере, он поправил очки и внимательно уставился на экран. Как раз в этот момент журналистка отступила в сторонку, открывая витрину, камера дала наезд, и на экране возник, заполнив его целиком, сверкающий желтым металлом пузатенький заварочный чайник на изящной подставке. Затейливо изогнутая ручка была перевита какими-то лепестками и завитушками, длинный носик напоминал своим изгибом лебединую шею, на полированном боку выступало какое-то рельефное изображение.., кажется, двуглавый царский орел. В общем, вещица была в высшей степени изящная и наверняка очень дорогая, поскольку выглядела не только старой, но вдобавок еще и золотой, однако вовсе не это заставило Михаила Александровича Перельмана замереть, не донеся рюмку до приоткрытого рта.

Его внимание привлек герб. Точно такой же по рисунку и размеру герб он видел где-то совсем недавно. Обвивавшие ручку чайника лепестки и завитушки тоже казались ему странно знакомыми, да и общий облик этой драгоценной безделушки наводил на мысли о чем-то, что учитель Перельман видел чуть ли не каждый день и к чему уже успел привыкнуть настолько, что перестал замечать.

– Ну-ка, ну-ка, – пробормотал он, щурясь и жалея о том, что нельзя, как при просмотре видеофильма, задержать изображение на экране.

Глядя на чайник, он попытался представить себе, как тот выглядел бы, если бы был покрыт неопрятной пленкой окисла. Ну да, да, золото не окисляется, это ясно, это знают все, но все-таки!.. Если представить себе… А ведь похож, ей-богу, похож!

«К сожалению, – слышался за кадром голос журналистки, – предположения о том, что так называемый басмановский чайник является частью большого золотого сервиза, до сих пор остаются только предположениями. Специалистам не удалось обнаружить в архивных материалах ни одного упоминания о таком сервизе, хотя вероятность его существования, по мнению экспертов, довольно высока. Видимо, эта часть нашей культуры безвозвратно утрачена, и нам остается лишь сожалеть об этом и любоваться великолепным произведением декоративно-прикладного искусства, счастливо возвращенным нам благодаря любезности господина Басманова…»