– Честно говоря, я и сам не пойму, при чем тут музей, – признался милиционер. – Я очень надеялся, что вы развеете это мое недоумение. Я и сейчас продолжаю на это надеяться.

Видите ли, – торопливо продолжал он, видя, что Перельман нахмурился и открыл рот, – видите ли, Михаил Александрович, дело в том, что школьный сторож действительно убит. При этом ни кабинет информатики, ни кабинет директора, ни учительская не пострадали. Во всем здании взломано только одно помещение, и это – ваш музей. Поэтому я был бы вам очень благодарен, если бы вы поднялись со мной наверх, внимательно осмотрели экспозицию и сказали мне, что из экспонатов пропало.., если что-нибудь пропало.

– Вот оно что, – медленно проговорил Перельман и характерным жестом ухватил себя за кончик носа. – Вот, значит, до чего дело дошло! Ах мерзавцы! Простите, майор, я могу задать вам один вопрос?

– Разумеется.

– Они.., я имею в виду взломщиков… Они не оставили никакого знака? Ну, какой-нибудь рисунок на стене или на дверях, скажем… Что-нибудь наподобие пентаграммы, а?

– Пентаграммы?

– Ну, такая, знаете, пятиконечная звезда, как ее рисуют дети – не отрывая руки, крест-накрест… И все это обведено окружностью, вписано в нее…

– Так, – медленно, веско сказал майор Круглов. – Я вижу, нам с вами есть о чем поговорить.

– Похоже на то, – согласился учитель истории Михаил Александрович Перельман.

Не говоря больше ни слова, они двинулись к лестнице, которая вела на второй этаж. У них за спиной санитары погрузили на носилки и понесли к дверям длинный тяжелый мешок из плотного черного полиэтилена.

Учитель истории Михаил Александрович Перельман остановился на пороге школьного музея, обвел помещение долгим внимательным взглядом, открыл рот и на одном дыхании выдал чудовищное по своей длине и замысловатости матерное ругательство. Возившийся в углу возле расколотой стеклянной витрины эксперт поднял голову и посмотрел на него с нескрываемым уважением. Перельман перехватил этот взгляд и слегка смутился.

– Простите, – сказал он, – это я от неожиданности.

– Ничего, – сказал майор Круглов, – не стесняйтесь. Я вас отлично понимаю. Зрелище, что называется, не для слабонервных.

– Ну, с нервами у меня все в порядке, – рассеянно откликнулся Перельман и сделал неуверенный шаг вперед. Под его ногой захрустело стекло. – Если бы я был нервным, духу моего здесь давным-давно не было бы.

– В этой школе? – спросил Круглов.

– В этой стране, – ответил Перельман.

Эксперт снова метнул на него взгляд из своего угла, поднялся, закрыл свой чемоданчик и, осторожно переступая через разбросанные по полу предметы, подошел к майору.

– Я закончил, – сказал он. – Ничего интересного обнаружить не удалось. Краска из аэрозольного баллончика – черная, стандартная. Отпечатков уйма – сами понимаете, музей…

– Ладно, Слава, – со вздохом сказал майор, – ступай себе с богом.

– Удачи, – выходя, сказал эксперт Слава.

– М-да, – с сомнением откликнулся майор и повернулся к Перельману. – Итак?..

Перельман вынул из кармана клетчатый носовой платок, протер им очки, снова водрузил их на переносицу и, хрустя стеклом, прошел на середину помещения. Он был бледен, но в остальном держался вполне удовлетворительно. «Впрочем, – подумал майор, – чему тут удивляться? Разгромили все-таки не его квартиру, а всего-навсего школьный музей, к которому он к тому же относился с нескрываемой прохладцей.»

Учитель двинулся вдоль стены, обходя помещение по периметру. Сделать это было довольно затруднительно, поскольку музей превратился в склад поломанной и опрокинутой мебели, битого стекла, сорванных со своих мест раскуроченных стендов и разбросанных повсюду экспонатов. Грубо намалеванная на двери пентаграмма висела над всем этим разгромом, как невиданное черное солнце, и казалась здесь вполне уместной.

Перельман остановился возле разбитой стеклянной витрины, запустил в нее руку и, скривившись, как от боли, вытащил оттуда тяжеленный чугунный утюг – старинный., из тех, которые засыпали раскаленными углями. В витрине что-то жалобно звякнуло.

– Подонки, – сказал Перельман, разглядывая утюг с каким-то удивлением. – Вы спрашивали насчет ценностей… Вот в этой витрине у нас стоял сервиз кузнецовского фарфора – разрозненный, конечно, далеко не полный, но все же… Теперь уж не склеишь…

– Да, – с сочувствием сказал Круглов. – Вообще, все это производит впечатление скорее погрома, нежели ограбления. И все же, Михаил Александрович, посмотрите повнимательнее: может быть, что-то все-таки пропало?

Перельман еще раз огляделся и беспомощно развел руками.

– Так сразу и не скажешь, – ответил он. – Понимаете, ведь музей создавал не я, поэтому так, с ходу, не сверившись со списками… Впрочем, пардон. Я не вижу штыка. Помните, я вам говорил?..

– Помню, – сказал майор. – Вот он, ваш штык.

Он указал на облезлое чучело совы, которое, как бабочка булавкой, было вниз головой пришпилено трехгранным русским штыком к фанерному планшету со сведениями о флоре и фауне Подмосковья. Стеклянные глаза совы смотрели на майора снизу вверх с выражением тягостного недоумения: это что же такое, граждане? За что? Немного выше совы с помощью все того же аэрозольного баллончика кто-то написал корявыми печатными буквами: «ЭТО ТЫ ЖИДЯРА».

– Да, действительно, – сказал Перельман. – Вот подонки!

– Простите, Михаил Александрович, – борясь с неловкостью, проговорил майор, – но, по-моему, это адресовано вам.

Он указал на надпись.

– А то кому же! – откликнулся Перельман. – И нечего извиняться, майор. Национальность, знаете ли, не выбирают. По слухам, мои соотечественники две тысячи лет назад продали Христа, зато ваши – вот, – он обвел широким жестом разгромленный музей. – Право, не знаю, что лучше.

– Да уж, – со вздохом сказал Круглов. – Что есть, того не отнимешь. А пентаграмма эта, – он указал на дверь, – это что же, сатанисты?

– А вот это вам виднее, – ответил Перельман. – Я школьный учитель истории, а не специалист по запрещенным сектам. Хотя, на мой взгляд, это обыкновенные хулиганы, не знающие, на что выплеснуть свою энергию. Ну какой, к чертям собачьим, у нас на Москве-реке может быть сатанизм? Впрочем, повторяю, я не специалист. Одно вам скажу: устал я от всего этого как собака. Детишек понять можно, они развлекаются в меру своей убогой фантазии.., тем более что и некоторые взрослые от них недалеко ушли. Ну а мне надоело. Записочки эти, угрозы, звонки телефонные… Дня здесь больше не проработаю, пропади оно все пропадом. И вообще, похоже на то, что пора мне собираться на историческую родину.

Мать звонит через день, рыдает в трубку: приезжай, сынок, убьют они тебя там… А я все характер доказывал. Вот и доказал, человека из-за меня убили, мерзавцы…

– Вам угрожали? – насторожился Круглов.

– А вы встречали еврея, которому ни разу в жизни не угрожали? – с горечью спросил Перельман. – Лично мне не приходилось.

– Может быть, у вас сохранились записки с угрозами?

– Я что, похож на мазохиста? – язвительно осведомился Перельман. – Разумеется, всю эту мерзость я без промедления отправлял в мусоропровод. Я ведь не собирался обращаться по поводу этих угроз в милицию. Я сам могу за себя постоять, знаете ли… И потом, несерьезно это все: записочки, пентаграммочки, свастики разные… То есть это я думал, что несерьезно, – поспешно поправился он. – А оно вон как обернулось…

– Да, – согласился майор, – хуже некуда. А что писали-то?

– А что в таких случаях пишут? Оскорбления, брань, угрозы… Повторяю, я был уверен, что это просто чьи-то идиотские развлечения. Да я, если хотите знать, и сейчас в этом уверен… Знаете, иногда они свои, с позволения сказать, послания подписывали. Причем всякий раз по-разному: то российскими патриотами назовутся, то детьми Сатаны.., причем Сатана у них, заметьте, пишется через "о" – «СатОна»… А как-то раз, вообразите себе, подписались «воинами ислама»… А почерк при этом один и тот же, и даже орфографические ошибки одинаковые. Ну что я должен был подумать? Резвятся подростки, некоторых политиков наслушавшись, газет начитавшись да насмотревшись нашего родного телевидения. Вот и дорезвились.