МАРИНА. Никакой птицей я не была, ваша милость. Никто тут ничегошеньки не значил. Кроме НЕГО, конечно.

ОРИАНА. Надеюсь, это не упрек в адрес покойного хозяина. Ты, верно, была рада-счастлива, что он тебя выделяет.

МАРИНА. Ну… я…

ОРИАНА. Ну же, скажи честно, тебе это нравилось?

МАРИНА. Он тут хозяином был.

ОРИАНА. Разумеется. А теперь ты собираешься замуж за Питера Джека.

МАРИНА. Может, и так…

ОРИАНА. Разве это не решено?

МАРИНА. Жена ведь должна делать что муж хочет, а о себе – забудь. Вот я и думаю, что, может, одной-то и лучше.

ОРИАНА. Чем скорее ты выйдешь замуж, тем лучше!

Входит ФРЕДЕРИК.

А вот и вы, Фредерик. Знакомьтесь, Марина будет моей камеристкой. Надо бы ее приодеть. Не может же она ходить сюда в этом тряпье. Ей нужны красивые наряды.

МАРИНА (восхищенно). Наряды! Мне!?

ФРЕДЕРИК. Мадам, вероятно помнит, что одежда Аннабеллы по ошибке приехала с нами. По-моему, у госпожи Марины с Аннабеллой один размер.

ОРИАНА. Вот и прекрасно. Подберите вместо этих обносков несколько платьев поприличнее.

К Марине.

Пойдешь с Фредериком.

МАРИНА опускается на колени и целует руку, милостиво протянутую Орианой. Поверх Марининой склоненной головы скрещиваются взгляды Орианы и Фредерика.

В чем дело, Фредерик?

ФРЕДЕРИК. Ни в чем, мадам.

ФРЕДЕРИК и МАРИНА выходят.

ОРИАНА распускает волосы и задумчиво разглядывает себя в зеркале.

Оставшись наедине с Мариной, ФРЕДЕРИК принимается всячески ее развлекать: кривляется, скоморошничает, сует большие пальцы в уши и шевелит остальными, растопыренными.

МАРИНА. Вот забавник!

ФРЕДЕРИК. Зато вы все тут чересчур серьезные.

МАРИНА. Сущая обезьяна! Я, правда, обезьяны-то в жизни не видела.

ФРЕДЕРИК. Ну вот и посмотрела.

МАРИНА. Ты, верно, думаешь, мы тут все тупорылые да неотесанные. С городскими-то небось не сравнить.

ФРЕДЕРИК. Вы скрытные. Как войду, все почему-то сразу смолкают. У вас тут секрет, что ли, какой? Тайна?

МАРИНА. Нет.

ФРЕДЕРИК. А знаешь, я ведь к вам ненадолго. Вот наступит весна – пойду на службу к генералу. У мадам брат – генерал.

МАРИНА. Неужто генерал? И каков он?

ФРЕДЕРИК. Настоящий господин… А накоплю денег – открою собственное дело. И – путь наверх открыт. Бззззззз… Вот тебе Аннабеллино тряпье, выбирай!

МАРИНА. Кто такая Аннабелла?

ФРЕДЕРИК. Моя жена. Бывшая. Сбежала от меня с другим.

МАРИНА. Бедный ты, бедный…

ФРЕДЕРИК. Я? Ничуть? А здесь она мне и вовсе лишняя. Вот и наговорил, будто зимой тут медведи рыщут, а летом змеи кишмя кишат. Застращал – дальше некуда!

МАРИНА. Почему это жена тебе лишняя?

ФРЕДЕРИК. Я жаждал свободы! Ибо знал, что встречу тебя! Ты мне снилась!

Перебирают вещи, игриво прикидывают, что Марине к лицу. МАРИНА шалеет от счастья. ФРЕДЕРИК размахивает нижним бельем, нацепляет на себя шляпки, жеманничает, семенит, изображая женщину.

Ну же, дорогуша, примерь.

МАРИНА. Ой, да как это – при тебе?

ФРЕДЕРИК. Не бойся, отвернусь!

Он, конечно, подглядывает, но сгорающую от нетерпения Марину это нимало не смущает, она напяливает платье. И – преображается.

О-го! Madame la Marquise, смею ли просить вас на первый вальс?

МАРИНА. Не умею я вальс…

ФРЕДЕРИК (хватает ее и напевает в ритме вальса). А вальсировать на-до так. И – вот так, и – вот так, и – видишь вальс – это о-чень про-о-о-о…

МАРИНА (вырывается). Пусти, ну пожалуйста! Я так хочу показать это платье одному человеку! Я сейчас…

ФРЕДЕРИК. Соперник! Учти, я ревнив! Я за себя не отвечаю!

МАРИНА, хохоча, увертывается от его объятий и убегает. ФРЕДЕРИК бросается следом.

Смутно виден буфет, дверцы закрыты. Вбегает смеющаяся МАРИНА, оглядывается через плечо назад. В середине сцены сталкивается с МАКСИМОМ. Он хватает ее за запястье и выволакивает на авансцену.

МАКСИМ. Ты куда это?

Вбегает ФРЕДЕРИК, МАКСИМ бросает на него испепеляющий взгляд. ФРЕДЕРИК удаляется, изображая крайнюю степень испуга и отчаяния.

Нда, матушка. Так куда ты спешила?

МАРИНА. Никуда.

МАКСИМ. С лакеем резвилась. Нацепила на себя что-то несусветное. Да, еще к цыгану спешила – покрасоваться.

МАРИНА. Нет, все не так! А платье красивое!

МАКСИМ. Продалась за шелковое платье! Ты ведь была здесь хозяйкой! А теперь эта женщина хочет сделать из тебя девочку на побегушках, а ты и рада!

МАРИНА. Она очень добра.

МАКСИМ. Как ты не понимаешь? Она же знает, что ты была тут не последним человеком. Ни одна женщина не станет терпеть соперниц. Она хочет втоптать тебя в грязь! Ты шла к цыгану?

МАРИНА. Показать ему платье…

МАКСИМ. Мам, ты как ребенок! Но дети порой играют в опасные игры! Цыган увивается за тобой, верно? И брешет напропалую – сказки тебе красивые рассказывает.

МАРИНА. Он рассказывает о цыганской жизни. Говорит, у них там женщины мужчинам ровня.

МАКСИМ. Женщины мужчинам нигде не ровня. А цыганка так и вовсе вещь – вроде седла или кибитки.

МАРИНА. Говорит, жизнь у них счастливая, беззаботная, как у божьих тварей…

МАКСИМ. У животных никакого счастья нет, одни заботы. Они живут в постоянном голоде и постоянном страхе.

МАРИНА. Патрис говорит, у цыган простор и вольная воля…

МАКСИМ. Врет он все. В таборе правит кулак и прав тот, кто силен. Там, где нет законов и всем, как ты говоришь, вольная воля, люди превращаются в свиней. Их свобода – это война. Там каждый воюет за себя, против всех, жизни они проживают жалкие, скотские. И дохнут рано. Мама, милая, не ходи к цыгану. Иди лучше к Питеру Джеку. Если уж непременно надо показать платье – покажи ему. Тут у нас нет особого веселья и жизнь устроена достаточно нелепо. Но ведь устроена! Поверь, по закону жить всегда лучше. Выйдешь за Питера Джека – будешь верной женой. А с цыганом этим – одна дорога, в шлюхи. Ты уж и так на полпути… Знала б, как стыдно мне за тебя! Как повязал меня этот стыд – по рукам и ногам. В тебе моя слабость! Если б не ты, я повел бы себя иначе, был бы смел и силен – тогда, в те годы. Да ладно, прошлого не воротишь. Только не поддавайся, не позволяй этой женщине из тебя игрушку делать. Ну не надо, не плачь. Я не хотел тебя обидеть. Ну, пойдем к Питеру Джеку. Пойдем, мама.

В ы х о д я т.

Высвечивается буфет. Дверцы раскрыты. ПАТРИС приподнял половицу возле буфета и кормит сыром свою приятельницу – крысу.

ПАТРИС. Никтошеньки меня не боится. Даже крысы за своего держат. Верно, старушка? Твоя правда, оба мы воры. Только мне надо быть поумнее, а то ты больно прожорлива. Того и гляди пальцы мне отгрызешь вместе с сыром… Вот живешь ты в своем доме, под половицами, а мы в своем живем-поживаем, вокруг тебя. Мы считаем, что ты расплодилась не в меру. А ты, может, тоже считаешь, что нас развелось чересчур много. Ты крыса для нас, а мы – для тебя. Всяк по-своему шебуршится. И вреда-то от тебя, подружка, почитай, никакого. Не обеднеют люди от той малости, что ты стибришь. Ан нет. Потравить вздумали. Так что скоро тебе, милая, конец. Подохнешь, сгниешь, а я по тебе слезу уроню. Да и по себе заодно. Я ведь тоже когда-нибудь подохну в своей крысиной норе. Нажрусь своей собственной жизни – и отравлюсь… Не придет она, крысонька. Обещала. Не пришла. Значит, не придет. Другого в мужья себе выберет. А? Скажи-ка, морда ненасытная, любила ты кого-нибудь, когда была молода и стройна! Эй! Эге… Пальцы пожалей, живоглотка! Бедная моя крысонька. Всех нас ждет один конец, на всех хватит яду.

Входит отец АМБРОУЗ, ведя за руку плачущего МИКИ. Мальчик наряжен в пажеский костюм.

АМБРОУЗ. Не плачь, Мики. Ну что ты плачешь?

МИКИ. Она меня любила. А теперь разлюбила.

АМБРОУЗ. Не плачь, снова полюбит.

МИКИ. Я хочу, чтоб хорошая госпожа меня любила.

ПАТРИС. Все хотят. Куда это тебя занесло, преподобный?

АМБРОУЗ. Уйду сейчас, уйду. Мики вот домой привел.