Грубый ответ солдата привел Петра в бешенство, все закипело у него в груди, будто на сердце вылили расплавленный свинец или кипящую смолу. Уже нащупал рукоять ножа, броситься хотел на часового, чтобы пробить себе дорогу к замку, но сдержался. Приблизившись к солдату так близко, что ощутил запах чеснока из его полуоткрытого рта, швырнул в него обидной фразой:

- Ты, б...н сын, лучше б вначале рожу свою после спанья умыл, а после б на караул королевский становился!

Не багинетом, надежно вставленным в ружейное дуло, а выхваченным из ножен тесаком попытался достать караульный долговязого оборванца, но клинок наточенного тесака, метивший в грудь бродяги, был со звоном отбит выхваченным из-под полы ножом. Петр сделал тут же короткий выпад и без труда вонзил оружие по самую рукоять туда, где сверкала нижняя пуговица красного камзола усатого солдата. Его приятель, ошеломленный быстрой расправой над сержантом королевских мушкетеров, прежде, чем разрядить в бродягу свое ружье или заколоть его штыком, громко позвал на помощь, махнул рукой, и тревожный возглас тотчас остановил экзерциции на плацу. Петр увидел через копья железной изгороди, что к нему уже спешат мушкетеры во главе с офицером, поэтому, успев сделать со вторым солдатом то же, что и с первым, и не желая быть заколотым охраной дворца на месте, бросился бежать, на ходу засовывая в ножны свой огромный, окровавленный нож.

Отсидевшись в сенном амбаре какого-то двора, голодный и испуганный, потому что по улице совсем рядом с забором, через который ему пришлось перескочить, несколько раз пробежали солдаты, громыхая башмаками и прикладами, Петр выбрался из укрытия лишь под вечер. Ковыряя в зубах сухой былинкой, невозмутимо прошел мимо чистенькой хозяйки, доившей козу, любезно поклонился ей, сняв колпак, и вышел через калитку со звонким бубенцом.

Дом российского резидента Андрея Яковлевича Хилкова он разыскивал ещё дольше, чем королевский дворец. Наконец ему указали на двухэтажное строение с подсобными флигелями - каретной, кузней, прачечной, кухнец. С входящим в дом лакеем Петр хотел было пройти вовнутрь, но его оттолкнули, остановив по-русски:

- Куда прешь, мурло свинячье?! Али не знаешь, что дом посланников?

- Мне бы князя Хилкова видеть, или того, кто за него остался, просительно промолвил Петр, боясь, что прогонят и придется ночевать где-нибудь под забором.

- Гляди-ко, русский! Откель же ты взялся? - уже весело заговорил лакей. - Ну-кась, через черный ход пойдем. Тебе через господский не по чину... - и повел через темную прихожую, наполненную запахом кухни - видно, резидент ужинать покамест не садился. Скоро на Петра смотрели до десятка пар пытливых, не без насмешки глаз - лакеи, поварята, конюхи. Тот лакей, что ввел его во владения русской миссии, словно гордясь перед другими своей находкой, уставив руки в боки, с насмешкой говорил:

- Вот, братцы, глядите-ка, какого подобрал! К самому господину князю идти собрался, а у самого-то рожа давным-давно не мыта. Надобно б ему спервоначалу её умыть да бородищу причесать, да что-нибудь дать сожрать, а то, боюсь, он Андрея Яковлевича проглотит али до смерти напужает! А ну-ка, землячок, ты нам поведай - откель же ты в Стекольном взялся? Али крепостной да от барщины убег? Аль вольный какой казак, матрос?

Петр, вдосталь наслушавшийся пустых речей холопов подданного своего, посланного в Швецию его же личным распоряжением, безрезультатано силясь унять пляшущую щеку, округлил глаза, за лацкан кафтана ухватил лакея так крепко, что затрещали швы.

- Что, холоп, государя своего не узнаешь?! - прорычал, брызгая слюной. - Али вы тут, в неметчине, по своим законам, по особливым, жить вознамерились? Иди скорее к князю, пусть для государя русского, царя Петра Алексеевича стол накрывает побогаче, а я покамест здеся умываться буду! Ну, пошел!

Лакей, хоть и напуганный, но в то же время едва сдерживая смех, закивал и побежал к Хилкову. Князь в это время в шахматы играл с секретарем. Молодой - едва за тридцать, - красивый, одетый по-немецки, в богатом парике. Хилкову нравилось быть русским резидентом. Здесь, в отдалении от глаза государя, от пригляда со стороны бояр Посольского приказа, с хорошей казной посланника, вблизи от политесных европейских порядков, но под защитой грозного царя Руси, он чувствовал себя едва ль не Богом. Никакой вотчинник в своем родовом гнезде не мог сравниться с ним в свободе, в ощущении безграничной власти и безнаказанности, даруемой положением посланника. Не ведал тогда Хилков, как жестоко обойдется с ним судьба - не пройдет и двух лет, как война Швеции с Россией сделает его пленником, и домой он больше не вернется. Двадцать лет протомится он в Стокгольме да и помрет здесь, так и не увидев перед смертью родной земли.

- Ваша светлость, ваша светлость, - еле сдерживая смех, низко кланяясь, подошел к посланнику лакей.

- Ну, чего тебе? - лениво отозвался Хилков.

- Выжига какой-то к нам зашел, по-российски балакает отменно. С виду бродяжка. К вам просится. На кухне ноне...

- Хлеба дай да прочь гони, - не отрываясь от доски, посоветовал Хилков.

- Да чудаковатый такой выжига. За ворот меня схватил, кипятится, точно вода в котле, государем Петром называет свою неумытую персону, велит вести себя к посланнику...

- Эва! - встрепенулся князь, охочий в заграничной скуке до всяких развлечений. - Ну-ка, веди его ко мне, токмо пусть Тихон с Кузьмою, кучера, кнуты с собой возьмут - мало ль что твой выжига удумает. Какого токмо народу нынче не шляется...

Два карлы на коротких уродливых ножках, задорого купленные Хилковым у бродячих акробатов, приковыляли к князю, примостились у ног его, положив по-собачьи безносые лица на его колени. Хилков щекотал им подбородки, сам, вполоборота ко входу, ждал нового шута.

Петр, с длинной бородой, но причесанный и умытый, тиская в руках колпак, прошел к горницу к Хилкову поступью уверенной и быстрой. Не спрашивая разрешения, взял стул, поставил его напротив стула резидента, смело опустился на него, забросил ногу на ногу. Хилков же с недоумением уставился на его стоптанные башмаки, надетые на босу ногу. Подошва одного из них немного отходила в носке, и сквозь щель можно было видеть палец. Сам же "выжига" сидел, не говоря ни слова, и пристально, с неприятной тяжестью во взоре, глядел на русского посланца. С обеих его сторон встали крепкими дубами два княжеских кучера. За спиной у каждого - кнуты.

- Ну, и какого дела ради ты ко мне пришел? - попытался сдвинуть брови нестрогий по натуре Андрей Яковлевич. - Ну, прям-таки стоишь передо мною, как Спаситель пред Пилатом. Ты, что ль, называл себя царем Иудейским? сказал и рассмеялся, довольный шуткой. Хмыкнули и кучера.

- Не Иудейским, князь, а русским, русским! - быстро возразил Петр, вскочив со стула. - Что, не признал меня, коль я бородой укрылся, точно баба в бане срам свой закрывает веником аль шайкой? Ан нарочно бороду-то отпустил, чтоб проведать твое житье-бытье посольское, како ты правишь в Швеции мои государевы дела! Ну, докладай мне, да поскорее!

Но Хилков на то и был старинным русским вельможей да ещё посланником, умевшим говорить на иностранных языках, чтоб не давать брать себя на арапа всяким самозванцам с длинными бородами да в рваных посконных кафтанчиках и шведских башмаках из козлиной кожи, надетых на босу ногу. К тому же ясный ум Хилкова, прекрасно знавшего, что в нынешнее время русский государь Петр Алексеевич находится где-то поблизости от Ржева или Торжка, тотчас подсказал ему, что этот бородатый мужик при всем своем желании не мог собой являть природного русского царя.

Поднявшись на ноги, отогнав от себя карликов, кривя гневом свое красивое лицо, Андрей Яковлевич закричал, подступая к Петру:

- Ты, смердящий потрох, куриный помет, на кого здесь голосить надумал? Я при важнейшей государственной должности тут состою, а ты, бездельник, шут гороховый, изволишь притворяться русским царем да ещё грозишь мне, князю? Кнута давно не пробовал? Да я тебя в железах в Москву отправлю! Дыбу споведаешь у князя Ромодановского! А ну, вяжите вора!