- Так вы хотите, чтобы я сделался восточным деспотом, этаким Навуходоносором вавилонским? - с сомнением спросил Шенберг.

- Конечно! Вам поневоле придется быть деспотом, тем более, что мы собрались вернуть Руси их настоящего, природного моанрха, а не скопированного с европейских образцов короля. Ну, представьте, какое поле деятельности открывается для вашего честолюбия. Если бы вы по воле Всевышнего заняли шведский или французский престол, то почувствовать полное всесилие и абсолютную безнаказанность вам никогда бы не удалось - риксдаг, генеральные штаты тотчас указали бы вам место, а сильное дворянство или свергло бы вас, или же нашло другие способы принудить вас отказаться от деспотизма как метода правления. В Московии все иначе. Родовитые люди государства будут молиться на вас хотя бы только потому, что вы вернулись к старым порядкам, на которые покусился настоящий Петр. Боже, если бы я был помоложе, я стал бы вашим советником! Мы бы вместе разделили с вами власть, упились бы ею! Нет ничего более сладкого, чем неограниченная власть! Она снилась мне ночами, я грезил ею, но как бы я мог осуществить свои мечты? В Швеции я сделал все, чтобы добиться самого видного положения после короля. Скажу честно, я был головой нашего правителя, фактически им самим, но что стоит это в сравнении с неограниченной властью коронованных московских властителей? И вы печалуетесь о том, что оставляете родину? О, пусть ваше сердце будет спокойным! Вы приобретете полмира!

Левенрот был так увлечен своей речью, что не видел, как лицо его молодого собеседника пошло пунцовыми пятнами, как горят его глаза и сжимается рот. Шенберг был невероятно взволнован речью советника короля, и вдруг, как бы уже почувствовав в себе полновластного правителя, вскричал, вскакивая со стула:

- Давайте-ка перейдем к конкретным деталям плана и не будем заниматься бесплодными фантазиями. Зачем вы привели меня в эту комнату?

Левенрот не обиделся на вспыльчивость Шенберга, наоборот, посмотрел на него с нескрываемым восхищением и мягко сказал:

- В этой комнате, мой друг, будет содержаться тот, кого вы замените на русском престоле. Я нарочно привел вас сюда, чтобы вы вечно помнили эти стены, готовые стать темницей для одного из могущественнейших монархов Европы, - позлащенные палаты Кремля в сравнении с этим узилищем куда великолепней. Что касается воплощения нашего плана в жизнь, то сообщу вам следующее: царь Петр живет в Саардаме, работает на верфи под фамилией Михайлов. Через неделю мы на корабле отправимся в Голландию. Язык вы знаете отлично - год общения со мной и с моими русскими слугами не мог не дать результатов. Вы изучили также русский быт, чин русской службы, манеры, принятые в тамошнем дворцовом и уличном обиходе. Признаться честно, я завидую вам. Не бойтесь ничего. Вы - царь, и с вас никто не вправе спросить, почему вы поступили так или иначе. Быть русским властелином куда легче и приятнее, нежели шведским.

Шенберг, чтобы скрыть волнение, заставлявшее его огромные руки мелко вздрагивать, подошел к окну, оперся на толстую решетку и стал смотреть на волны, неистово бьющие в гранит высокого берега. В эту минуту он сам себе казался могучей, необоримой скалой, готовой неколебимо противостоять стихии, а стихией представлялась ему далекая страна, в которой он ни разу не был, и её народ, которым ему предстояло управлять

2

СААРДАМСКИЙ ТРАКТИР

В этот час саардамская верфь жила своей привычной рабочей жизнью. Корабельные плотники в коротких парусиновых бострогах, в широких штанах до колен, в полосатых чулках и в козловых башмаках на толстенной подошве, копошились меж ребер-шпангоутов стоявших на стапелях пяти двухмачтовых кораблей - выбивали долотами пазы, сводили друг с другом разные детали корпуса, шаркали вверх-вниз продольными пилами, полосуя на доски дубовые бревна, вгоняли в древесину здоровенные гвозди. Казалось, не они сами определили для себя особенный рабочий урок, а эти скелеты кораблей владеют их волей, определив для каждого рабочего вид труда. Не позднее, чем через месяц корабли, уже обшитые по бортам, вооруженные мачтами и такелажем, с громким плеском должны были соскользнуть в воду и закачаться на волнах величаво и гордо.

О том, что под именем Петра Михайлова на верфи работает сам русский царь, здесь все знали, но говорить об этом вслух, а тем паче показывать на московита пальцем, приглядываться к его работе было не принято - то ли боялись великана, то ли и впрямь не находили в приемах московитского царя, решившей какой-то забавы или дури ради поработать на верфи, ничего для себя примечательного. Сам же Петр трудился яро, но совсем не потому, что спешил снискать похвалу неулыбчивого мастера-голландца, не выпускавшего изо рта своей глиняной трубки. Точно губка, впитывал Петр в себя все, что видел, и не только конструкция кораблей интересовала его, но и то, как трудятся голландцы, как держат инструмент, как приноравливаются к удару молотком или стамеской, как действуют рубанком, как много съедают пищи и выпивают пива, когда уходят обедать, куда ходят по нужде и много ль на работе курят табаку, как относятся друг к другу. Видел Петр, что голландцы в работе неторопливы, не суетятся, не гомонят, не делают движений лишних, каждый жест у них размерен, будто выверен аршином и часами - не больше и не меньше. Если уж ударил по гвоздю, то до половины враз его вогнал, второй ударил раз - по шляпку вбил. Полотнищем пилы водят по бревну толково, не мельчат, двигая от ручки и до ручки. Обрубков, щепы стараются оставить немного, а потому и чисто под ногами, почти что нечего убирать, когда день закончился рабочий. Выводила из терпения лишь холодная неразговорчивость голландцев, бедто работают они над кораблями без охоты, как заведенные машины, без страсти и азарта.

А сегодня нес Петр бревно с одним голландцем, да видно, не рассчитал силы напарник московского царя, не выдюжил, на землю уронил свой конец, но и Петр не удержал, и шмякнулось бревно ему чуть не на пальцы ног. Забыв, что не в своем дому, что не начальствует он здесь, в два шага приблизился к голландцу, костистым кулаком своим ударил, свирепея, голландца в зубы, заорал:

- Ну ты, черт косорукий! Али мало каши утром ел?! Гляди, едва-едва ногу себе не отдавил!

Кричал он по-русски, забыв, что голландец ни слова не поймет, но мужчина, утирая кровь с разбитых губ и испуганно косясь на огромного Петра Михайлова, все понял, проворчал под нос угрюмо по-голландски:

- Прости, герр Питер, но у нас за это по лицу не бьют.

Петр, тотчас остыв, примирительно потрепал голландца по плечу, нагнулся, чтобы вновь схватить огромными руками конец бревна, и не видел, что из-за занавески на окне кареты, что стояла на дороге саженях в пятнадцати от того места, где трудился монарх России, за каждым его движением пристально наблюдают двое сидящих в карете мужчин. Один из них, пожилой, крючконосый, глядя, как обошелся Петр с голландцем, негромко произнес:

- Ну, теперь вы поняли, мой юный друг, в каких манерах проявляется самовластие русского царя? Чем же провинился голландец? Такой-то малостью бревно не удержал, однако удар жестокий, неумолимый обрушился на него мгновенно. О, русские жестоки, потому что привыкли терпеть унижение, удары не доставляют им больших страданий. Впрочем, продолжайте следить за каждым движением царя Петра, дорогой Шенберг, за мимикой его лица, за тем, как он говорит. Жаль, что на работе Петр немногословен, да и отсюда почти не слышно его слов. Ничего, найдем случай послушать голос этого медведя на более близком расстоянии.

Шенберг неотрывно смотрел на царя Петра. Майор и не ожидал, что русский властелин окажется столь похожим на него самого. Шенберг был верующим человеком, и сейчас его сердце было преисполнено страхом: неужто Создатель решил подшутить над ним, дав жизнь человеку, являвшемуся его двойником? Шенберг с мистическим трепетом думал: "Какая же душа у него? Может быть, она у нас одна на двоих?" Наблюдая из кареты за человеком, работавшим топором, пилой, рубанком, он невольно повторял каждое его движение. В сознании Шенберга с каждой минутой крепла уверенность, что он уже не офицер военно-морского флота Швеции, а всесильный самодержец Московии.