Сразу же вслед за оттепелью разразилась пурга, ее принес северный ветер с просторов Ледовитого океана, оттеснив к югу теплые воздушные массы чинука. Громадные клочья густого и студеного тумана два дня, клубясь, носились в воздухе, пока не заморозили все на своем пути; деревья трескались с силой приглушенных пушечных выстрелов, всевозможные напасти свалились на пробудившееся ото сна лесное зверье. Пока дул чинук, с озера несколько раз доносился протяжный скрежет; но пурга снова сковала треснувший было лед. Ларч заранее предсказал, что на пасху надо ждать перемены погоды, теперь нам нельзя было навещать друг друга, пока не вскроется озеро.

Озеро по форме напоминало латинскую букву V, а поскольку его южная оконечность была сильно вытянута в длину, то мы с Ларчем, живя на противоположных берегах, могли перебраться через него только двумя способами — либо пешком по льду, либо на лодке. Пускаться в путь, когда озеро вот-вот должно было вскрыться, мы не решались. Ларч не раз говорил мне:

— Как только услышишь, что лед начал ломаться, не пытайся больше переходить. Смерть в ледяной воде наступает медленно, но мучительно и неотвратимо.

Значит, теперь предстояло ждать конца апреля, когда все растает; только тогда можно будет плавать через пятимильное пространство на каноэ.

После семи теплых дней жизнь снова пробудилась на весенней земле. В апреле на южных склонах появились проталины и стали распевать дрозды-отшельники и свиристели, заявлявшие свои права на занятую ими территорию, а по ночам раздавались самые приятные из всех звуков — пение виргинского филина, у которого период гнездования начался еще в феврале; с этими голосами смешивались брачные песни волков и койотов. Пробудились от зимней спячки кузнечики с лягушками и тоже задавали бесконечные концерты, словно стараясь вознаградить себя за долгое молчание. Ларч уверял, что весной они поют меньше, чем летом, и меня просто обманывает слух, привыкший к нерушимому молчанию зимнего леса.

Наконец, помнится, первого мая я сел в каноэ и, помогая себе шестом, поплыл по извилистым полоскам темно-зеленой воды, которые то и дело меняли свои очертания среди тающих айсбергов; в любую минуту льдины могли сомкнуться с такой силой, что раздавили бы утлый челнок с человеком и медведями, либо выбросили бы его из воды на лед. Никогда еще я не чувствовал такой радости, достигнув берега.

— Я тоже собирался завтра плыть к вам! — крикнул еще издали Ларч, подоспевший, чтобы поймать чалку и вытащить нас на берег. — Ред-Ферн с отцом приедут не раньше, чем через десять дней. Слишком много льда скопилось в низовьях. В устье Мидл-Ривер образовался отчаянный затор. А как у тебя с продовольствием?

— Жалкие остатки! Мы погибаем голодной смертью! Вот и приехали подкормиться на твоих хлебах. Чем ты занимался?

— Мездрил шкурки и собирал капканы. Мне нынче повезло, ни один не пропал.

Потерянный капкан означает, что в лесу произошла страшная трагедия, хуже которой не может быть в этом ужасном ремесле.

Медвежата так и липли к Ларчу, а Скреч не ушел от него даже тогда, когда Расти и Дасти отправились искать себе пропитание в каньоне, который начинался за хижиной Ларча.

— Они у тебя подросли за время спячки, — констатировал Ларч. — Все трое в отличной форме. Теперь у них уже сорок восемь зубов, под стать аппетиту, но сейчас они будут есть мало, за время спячки желудок сжимается, так что они разве что пощиплют травки, погрызут корешков да поглодают кору карликовой сосны. Ты о них не беспокойся. Если у тебя осталась копченая лососина, давай им по полфунта в день.

— Теперь им уже будет не прокормиться на прошлогоднем участке, — сказал я, когда мы отправились в хижину пить кофе с изюмом. Скреч увязался за нами.

— Слушай, Боб! Можно я дам тебе один старинный индейский совет? — спросил Ларч, лукаво подмигивая. — Через месяц ты уже не сможешь ходить целый день за медведями. Так пускай сами ищут себе пропитание. Они будут бродить втроем и возвращаться домой, как собачки. Перестань хлопотать над ними, если хочешь, чтобы они привыкли сами о себе заботиться. Время вашей неразлучной дружбы истекает, так велит природа, и ты лучше не обманывайся на этот счет. Тут уж, черт побери, ничего не поделаешь! Извини, но я должен был тебе это сказать.

— Вот поэтому, Ларч, я и должен принять наконец решение, — ответил я. — У меня всю зиму сидела в мозгах мысль, не отдать ли их в зоопарк в Ванкувер. Если в этих местах не наложат запрет на охоту…

— Всякому дикому зверю плохо будет в клетке, если он родился на свободе. Это ясно как день.

Я понимал, что Ларч прав и рано или поздно мне придется взглянуть в глаза действительности:

— Это-то меня и мучает.

Зима все еще упрямо держалась на северных склонах и там лежал глубокий снежный покров, но льдины на реке быстро таяли, и вода, покрытая белыми комьями, похожими на клочья ваты, быстро уносила их прочь. Горловина озера освободилась от затора, так что Ред-Ферн и А-Тас-Ка-Ней-старший могли появиться со дня на день. Однажды утром я уже собрался идти с медведями в лес на кормежку, как вдруг послышалось тарахтение лодочного мотора. Я кинулся в хижину за биноклем. В длинной лодке типа «Гудзонов залив» сидели трое, я узнал Ларча, его отца и Ред-Ферна. На борту громоздились картонные ящики, это был полугодовой припас.

— Прямо не верится, что это те самые тощие обормоты, которые наделали такой переполох в Топли-Лендинге, — сказал Ред-Ферн во время разгрузки.

— Я уже состарился, Боб, эта хижина мне больше не понадобится, — сказал Питер А-Тас-Ка-Ней, увидав, как мы с Ларчем потрудились над его жилищем. — Можешь оставаться тут со своим лесным народцем. Сегодня ночью мы с сыном поговорили, и он мне все про вас рассказал.

— Я думал, что пробуду здесь с тобой до июля, Боб, — сказал мне Ларч, когда мы перетаскали под крышу все ящики — Но у меня мать захворала. Мне придется уехать с отцом и Ред-Ферном, надо возвращаться в Топли-Лендинг. Припасы для тебя я привезу в октябре, а летом постараюсь как-нибудь наведаться на недельку, если сумею вырваться с лесопилки. Отец говорит, что в Озерном крае сейчас творится полная неразбериха. Я тебе все расскажу, когда увидимся.

Когда я стал расплачиваться с Ред-Ферном за привезенные товары, оказалось, что намытого мною золота едва хватило на то, чтобы заплатить за половину съестных припасов, не говоря уже обо всем прочем.

— Не беспокойся, — сказал мне Ларч. — С пушниной в этом году повезло больше обычного, да еще ты сам добыл выдру… А летом, глядишь, привалит тебе удача.

— Спасибо! И обещаю, что буду больше заниматься промывкой, как только выучу медвежат самостоятельно добывать корм.

Всем и без того было понятно, что я работал спустя рукава из-за того, что у меня много времени отнимали медвежата.

Сперва при мысли, что на том берегу нет больше Ларча, мне было страшно тоскливо. Это был чуткий сын лесов, человек недюжинного ума и необыкновенной для своих лет житейской опытности, я нашел в нем преданного друга и интересного собеседника. Но если здесь устроят заповедник, то он вынужден будет в поисках работы направиться в другие края. Хотя ремесло траппера ему было противно, однако он сам признавался, что любит эти места: и звери, и люди в здешней лесной глуши больше всего были ему по сердцу.

Весь май, не переставая, лили дожди. Но не в пример бурям и ливням ранней весны и осени, которые наводят нестерпимую тоску, теперешнее непрерывное кап-кап-кап не раздражало, потому что ничего иного нельзя ожидать в сезон дождей. Этот звук раздавался денно и нощно, он стал привычным и не мешал мне, потому что пришла пора, когда этот теплый, животворный дождь нужен природе, как необходимое условие грядущего изобилия, предотвращающее засуху и лесные пожары. И мы не прятались от дождя, как, бывало, в осенние дни, а, не обращая на него внимания, отправлялись в лес в поисках пищи. Признаться, от ливней я по возможности старался укрыться, а медведи спокойно продолжали щипать нежные побеги астр и тысячелистника, которые показались на лугах и болотах. Медвежата подросли, но по-прежнему любили играть и резвиться.