В этом месте планшир шхуны был расширен и укреплен бортиком штормового ограждения, и девице, заждавшейся, пока любовник и его дружок себя освободят, пришла фантазия пройти по планширу, как по парапету. Она взобралась на него, сняв туфельки, и, находясь в неудобной позе и нуждаясь в опоре, чтоб выпрямиться, проговорила капризно:

— Фридрих, дай руку! Оторвись от свого хера, наконец!

Тут он, незаметно переложив член, сильно толкнул ее с той стороны, с какой она не ожидала. Девица упала в воду с идущей шхуны, даже не успев издать возгласа.

Наклонившись с борта, писака увидел, как она выбиралась на отмель, хватаясь за мокрый песок, плывший под руками. Фридрих глянул тоже и равнодушно выкинул следом ее туфельки.

— Не захотела идти на печать к Вершинину, — объяснил он, застегиваясь. — Будет или уважать наши традиции, или летать с борта.

Писака, поддавшись единению, сделал было порывистый шаг навстречу, уже собрался на слова, но его остановило не то предубеждение насчет тевтонского имени, не то инстинкт подсказал, что его спасатель еще не явился.

Он отступил, погасив порыв, и опомнился.

Фридрих заметил некую странность в его поведении и, засмеявшись, положил руку на плечо:

— Писака, я видел, как ты следил за моей девчонкой! Если и тебе такие нравятся, то в следующий раз устроим бордель на четверых?

— Согласен.

— Пойду кальмара готовить, — спохватился он, — никто, кроме меня, его не приготовит.

Писака постоял, как бы снова забыв, куда идти и что делать.

Он почувствовал, что в том сроке, что он себе назначил, есть инстинктивное понимание экстремальной ситуации.

По всем признакам, спасение должно двигаться, придти, явиться.

Возможно и так, что оно уже в нем есть, но еще недостаточно осмысленное, чтоб выявить водоросль и ее удалить.

Скорее всего, все те слова и действия, а так же впечатления от них, что он воспринимает и впитывает из окружающего, теряют взрывную силу на приеме. В нем не срабатывает внутренний детонатор, чтоб родилась уничтожительная волна и достала до нее.

На корме завизжала лебедка, поднимая на палубу пришедший бот.

Тут же «Морж», повернутый на этот раз человечьей рукой, начал отрываться от Петровской косы.

В рулевой защелкали тумблеры, затрещал телеграф, загудел локатор, шхуна начала стремительно разворачиваться, поплыли в головокружении темные холмы.

Он помнил эти меловые обрывы, рябившие пестротой сорочьих яиц, и зеленоватую воду под ними, и оскомину, что оставляли во рту эти, не пачкавшие прозрачную воду, проржавленные суденышки, покачивающиеся на непомерных глубинах.

Он ощутил непомерную тоску, что сила натуры начинает перевешивать в нем уже не сопротивляющийся, отрывающийся от пуповины текст.

Конец?

Писака шагнул в темень, готовый к высвобождению от счастья, грянувшего на него с такой мощью, что он не в силах перенести. Однако в темени его он нашел, и теперь держал его за руку. Он ничего не говорил, это было мгновение мужского единения, на которое способны эти люди.

Внезапно он прижался к нему, и он опознал его по ране на щеке, похожей на открытую внутренность:

— Писака, — проговорил он, — я брат твой…

Писака упал на колени:

— Я тону, там все остались, они меня тянут за собой…

— А—а, эти, — сказал он, думая о своем, и так, словно ничего того, о чем сказал писака, не происходило и не существовало вовсе, а если и помещалось в какой реальности, то не имело никакого отношения к писаке, ничем его не задевало и не касалось никаким боком. — Что тебе до них? Прислушайся, что я тебе сказал: я брат твой…

Произнеся это, он в него этим проник, нащупал в нем водоросль и ее зарезал.

Писака, чувствуя, как она в нем повисла, оторванная, еще не соображающая, что на издыхании или уже издохла, бросился к шпигату — и жестоким приступом рвоты подвинул ее из утробы, и она поддалась, пошла — под судорожные всхлипы и спазмы, и она показалась и начала выходить из горла: вонючая, дохлая, отверстая и кровоточащая вырванностью, в радужной помойной пленке, и, выплеснувшись слизистым увесистым сгустком, скользнула в шпигат — и смылась буруном от идущей шхуны.

Пару минут, и он уже стоял у рулевого колеса.

«Морж» делал первые шаги в проливе, и впереди зажегся багровый Марс.