– А то не наболтаемся, – отбивалась Аня. – Посижу с родителями часик, а потом давайте, девчонки, встретимся, поболтаем.

– Не обманешь? Ты же теперь светская дама, говорят, почти миллионерша. А почему же тогда без охраны и не на бронированном «мерсе»? Ой, Анька, а ты, случайно, не того? В смысле, от мужа не ушла?

– Скажешь тоже, Ритуль! Миллионерша я, если только в монгольских тугриках, а так ничего особенного. Средненький класс. Соскучилась, села на поезд и приехала. Что, не могу себе позволить?

– Скромничаешь все. Можешь, Анька! И позволить себе можешь и просто – можешь! Молодчина какая!

– В общем, не прощаемся, вечерком забегайте ко мне, как раньше.

Отца она встретила на повороте к родному тупичку. Аня издалека, хотя была немного близорука, заприметила его худощавую, мешковато одетую фигуру. Он шел, заложив руки за спину, по-гусиному переваливаясь, о чем-то размышляя. За несколько метров он запрокинул голову, чтобы поздороваться со встречной энергичным кивком, не прерывая при этом своих раздумий. Аня точно так же запрокинула голову, будто пьющая птица, пародируя отца, и пошла к нему навстречу. Кивки их почти синхронны.

Алексей Иванович удивленно поднимает седые брови. Только сейчас Аня отмечает про себя, что отец почти никогда не смотрел ей в глаза, и вообще он не любит встречаться взглядом с чужими глазами. А сейчас вот посмотрел на нее, удивленный…

– Папка, старенький ты мой!

– О-о-о-о! – затянул Алексей Иванович долго, как бразильский футбольный комментатор при взятии ворот. – Анютины глазки! А я на твоей любимой грядке как раз анютины глазки посадил. Поливаю их регулярно, ухаживаю внимательно…

Отец заговорил, загудел ровно, как шмель, летающий вокруг цветка. Он стал обстоятельно и неторопливо, будто они с Аней собирались идти долго, а не каких-нибудь тридцать метров до дома, рассказывать о своем музее, об огороде, о футболе. Удивительно! Он не задал Ане ни одного вопроса: как она живет, как муж, как вообще дела? Странный он, все-таки, человек… Старенький, странненький!

Давно, когда отец работал еще учителем истории в районной школе-интернате, он стал создавать в поселке самодеятельный музей. Алексей Иванович считал, что неприметный в современной жизни поселок на самом деле лежит на пересечении исторических эпох.

На месте поселка, по его мнению, располагалась когда-то деревня чуди, а с другой стороны озера стояла рыбачья дача Владимирского князя Ярослава, отца Александра Невского. В финскую войну на клюквенных болотах здесь померзла и постреляна целая советская дивизия. Вот в Отечественную здесь все было относительно тихо. Временно располагался штаб полка в здании железнодорожной станции и госпиталь в финской кирхе. Боевых действий никаких не происходило. Разве что какой-то пьяный командир батальона хотел провезти на «виллисе» в расположение части девушек-лесорубов, но бдительный часовой не поднял шлагбаум. «Виллис» пошел на таран, сшиб шлагбаум, но свалился в кювет, немного помяв пьяного комбата. Вот и вся история…

Инициативой молодого учителя тогда заинтересовались. Приехала комиссия из райкома партии. Было принято решение об открытии краеведческого музея на базе самодеятельного. Отца назначили директором, под экспозицию музея отвели здание старой финской кирхи. Но Алексею Ивановичу рекомендовали поменьше углубляться в исторические слои, а сосредоточиться на Великой Отечественной. Черенки от чудских лопат и топоров, истлевшие буденовки и ржавые штыки зимней финской кампании с тех пор лежали в кладовке. Но зато на стенде музея была подробно представлена история часового Ивана Мерзлых, который не нарушил устав караульной службы. Были здесь отражены личности и того самого комбата, – на фотографии он был, разумеется, трезвым, – и девушек-лесорубов. Кто-то из участников тех событий или их родственников приезжал сюда, останавливался у Аниных родителей, пил водку и пел фронтовые песни до тех пор, пока мать Ани, Мария Петровна, молча не выставляла гостевые чемоданы на крыльцо.

Мария Петровна обладала тяжелым характером, хотя Аня на себе это не чувствовала. Ее мать баловала, а отца, что называется, ела поедом.

– Лешка, ты куда собрался? За каким тебя в огород понесло? Все уже полото-переполото! Надо? Стрелы тебе межоной надо! Растрепа! Что ты тут с молотком ходишь? Еще зашибешь кого-нибудь! Шел бы в огород, траву таскать! Все бурьяном заросло! Ты куда в ботинках?! Ты куда в тапках?! Проходимец!..

Что это за «стрела межоная»? Откуда она взялась? С фотографий на Аню смотрела Маша Гвардейцева – задорная девушка-хохотушка, секретарь комитета комсомола завода ЖБИ. Вот она на субботнике, а вот здесь – выступает с какой-то высокой трибуны, а это – какой-то комсомольский праздник, песни у костра, танцы, бег в мешках… А потом вдруг «стрела межоная», «проходимец», «оболтус»…

Отец на ее ругань и попреки тихо кивал, как крестьянская лошадка, бурчал себе что-то под нос и уходил в огород или на подсобное хозяйство, где вдоль железной дороги тянулись бесконечные картофельные грядки, а чаще всего запирался в свой музей…

– Дочурка моя! – раздался в небольшом, располовиненном на две семьи домике крик матери. Загремело перевернутое ведро, послышались ругательства в адрес всегда виноватого отца, а потом на крыльцо выскочила женщина с полными, румяными щеками и курносым носом, молодящаяся, но несколько провинциально, не по-городскому. – Дочурка… Худющая какая. Одни глазищи. Челку сделала, прямо как комсомолочка! Хорошенькая, но худая ты, Аня… Третий раз дай поцелую. Что это за мода такая по телевизору пошла – два раза чмокаться, не по-русски это. А ты-то, Лешка, куда прешься в ботинках? Уже земли натаскал!..

– Перестань, мама, я уберу, – вступилась за отца Аня.

– Ему только дай волю, кровопийцу, он везде наследит, чертов следопыт.

– Черный следопыт? – не поняла Аня.

– Ну, уж не красный, по крайней мере. Оборудует новый стенд сейчас о финской войне, на болота ходит, копает… Экспозицию о древних чухонцах уже сделал. Деревянные тапочки какие-то отыскал, ковырялку костяную, неизвестно где ковыряться, нашел. Финны тут даже приезжали, восхищались, фотографировался тут со старухами в клетчатых штанах. Ты бы попросил у них клетчатые штаны для музея своего, олух царя небесного! А? Будешь потом по болоту ползать, откапывать. В сарае все проводами оплел, хочет карту электрифицировать. Лучше бы на улице проводку починил! Выпрут его из музея, Аня, вот посмотришь. А на его место Катька Ешинова метит. Его, между прочим, ученица. Шатается сейчас по поселку без дела, ждет, когда его за финскую войну вытурят из директоров… Времена другие? Времена в России всегда одинаковые. Дураки только думают: что-то меняется. А у меня ничего, без изменений, дочурка. Завод мой родной видела, как подъезжала? Руины одни, только два корпуса остались. Месяца три назад стали там чай расфасовывать, «Принцессу Дури». Набрали людей, я тоже, как дура, пошла. Месяц поработала, и закрылась фасовка. То ли они СЭС взятку не дали, то ли еще чего… Денег так и не заплатили. Обещают, что откроются. Деньги тоже обещают. Ты садись, Анютка! Я буду тебя кормить, а ты мне все рассказывай, все-все и по три раза.

Аня говорила с набитым ртом, громко хрустела свежепросоленным огурчиком. Мария Петровна слушала, поддакивала и зорко следила, чтобы Алексей Иванович помалкивал. А то начнет городить огород тройным забором – не остановишь.

В дверь постучали.

– А вот в нашем музэе тоже… – начал поспешно Алексей Иванович, воспользовавшись паузой.

– Мам, пап, это девчонки за мной пришли. Я Ритку с Валькой на вокзале еще встретила. Я поболтаю немного… Не обидитесь? Я же не на один вечер приехала, еще наговоримся. А завтра, пап, с утра в музей твой сходим. Забыла! Йорик обещал помочь тебе с оформлением музея. Только сейчас он очень занят…

Три девицы в джинсах, топиках, с мобильными телефонами на шее сидели на старушечьей скамейке, которая к телевизионному «прайм-тайму» быстро пустела. Старушки смотрели сериалы под небогатый чай, а потом ложились спать, чтобы увидеть себя во сне Хуанитой, любимой девушкой Альберто.