– Перестаньте, я уже закончил. Располагайтесь…

Стало быть, муженек успел. Может, поэтому он так вяло защищался?

Холодный борщ как-то не давался. Сначала Аня немного порезала палец. Не страшно, потому что в свекольной воде крови не видно, как на спартанском красном плаще. Пейте мою кровь, гости дорогие! Потом перебухала уксуса и пришлось доливать воду. Хотя мачеха, должно быть, могла пить уксус из горлышка, не морщась. А уж ходить босиком по горящим углям умела наверняка.

Расположившись на антресолях, ели холодный борщ из кузнецовского фарфора и пили ледяную водку из дамских, одноглотковых рюмочек. Пригласили за стол и натурщицу Катю при условии, что она что-нибудь на себя наденет.

– Вспомните знаменитую картину Эдуарда Мане «Завтрак на траве», – кстати заметил Вилен Сергеевич. – Ведь там в окружении одетых мужчин закусывает совершенно обнаженная женщина.

– Композиционно Мане использовал в картине известный рисунок Рафаэля, – заметил Иероним.

– По-моему, Мане вообще несамостоятелен, – включилась в разговор Тамара.

– Искусство вообще несамостоятельно, – неожиданно даже для самой себя высказалась Аня.

– Браво! – Вилен Сергеевич похлопал одними пальчиками. – Мысль очень глубокая. А для такой юной девушки, как вы, просто удивительная.

– Если сама эта мысль самостоятельна, – заметила с усмешкой мачеха Тамара.

– Может быть, вы разовьете эту идею? – поинтересовалось мачехино доверенное лицо.

– Лучше я подолью вам борща, – уклонилась Аня.

– С удовольствием, – Вилен Сергеевич подставил тарелку.

Холодный борщ надо есть очень аккуратно, иначе можно превратиться в вампира. У мачехи Тамары на бледных и тонких губах повисла красная капелька.

– А что если сделать римейк «Завтрака на траве»? – задумчиво произнес Иероним. – Обнаженный мужчина в окружении строго одетых женщин?

– Я бы посоветовала одетую женщину в окружении обнаженных мужчин, – сказала Тамара, а красная капелька сбежала по ее подбородку.

«Разоблачение провинциалки посредством холодного борща», – подумала Аня, но ее опять задел Вилен Сергеевич.

– А какой бы вы, Аня, предложили сюжет на заданную тему? – спросил он.

– «Завтрак на траве»? – задумалась Аня. – Ну, например, так. Все на картине голые, а селедка под шубой…

– Оригинальная у вас супруга, Иероним Васильевич, нестандартно мыслящая, остроумная. У меня племянник работает на Петербургском канале телевидения. Кажется, шефом-редактором информационных программ или что-то в этом роде. Кажется, он там – не последний человек. Могу вас протежировать, если, конечно, захотите.

Вместо ответа Аня посмотрела красноречиво на мужа. Тот не заставил себя ждать:

– Пусть сначала напишет и защитит диплом. Мы уже с ней все обсудили и решили. Надо серьезно сосредоточиться на одном, чтобы получилась стоящая работа. Знаете, Вилен Сергеевич, какую тему выбрала Аня?..

Сейчас у мужа наступит минута гордости. Снимите шляпы! Аня уже научилась предугадывать его актерские приемы. Все-таки больше, чем на любительский спектакль, он не тянул.

– Любопытно, любопытно…

– «Эстетика газетной полосы»! Конечно, этот выбор сделан не без моего скромного участия и влияния. Представляете, взяла у меня Хогарта «Анализ красоты». Изучает основоположников. Она решила выйти из узкопрофессиональных рамок и посмотреть на газетный лист, как на произведение изобразительного искусства.

– Это очень интересно, – согласился Вилен Сергеевич. – Значит, Аню больше привлекает газета. Как раз, накануне очередных выборов в думу, опять начинается передел на газетном рынке. Можно воспользоваться и занять приличное место. Подумайте, Аня… Раз уж вас привлекает печать…

– Вилен Сергеевич, ее привлекает не печать, а собственный муж, – перебил его Иероним. – Это же видно даже из выбранной темы диплома.

– Мне вообще-то больше нравится тема диплома – «Мой любимый муж о печати непечатно», – сказала на все это Аня. – Но тема слишком велика для дипломной работы. Тут надо бы подумать о кандидатской диссертации.

– Бесспорно, – засмеялся Вилен Сергеевич. – К тому же, Иероним Лонгин – это известное имя на Западе. Действительно, впору защищать диссертацию по его феноменальному успеху.

– Главный его феномен, – заметила Аня, – что все пишут о стоимости картин Иеронима, но никто – об их художественной ценности.

Мачеха Тамара и Вилен Сергеевич не просто переглянулись, но обменялись красноречивыми взглядами.

– Ты опять?! – Иероним повысил голос, но Аня успела поймать его тайный взгляд – тихий, печальный и влюбленный.

– А что такое? – Аня округлила глаза. – Разве я что-нибудь лишнее сказала при посторонних? Разве Тамара Леонидовна и Вилен Сергеевич – не родные и близкие?

– Анечка, вы так траурно сказали «родные и близкие», – несколько натужно засмеялся Вилен Сергеевич. – Конечно, мы все свои люди. Какие могут быть недомолвки среди «родных и близких покойного»? – на этот раз смешок у него вышел довольно гаденьким. – Вы же понимаете, Анечка, какое сейчас время. Средства массовой информации идут на поводу у толпы. Никому не интересны искания художника Лонгина, но всем надо знать – с кем он спит, сколько он зарабатывает, где он отдыхает летом, с кем поругался за столом и сколько разбил тарелок…

– Наш Йорик – такая же поп-звезда, раскрученная личность, как Филипп Киркоров, – сказала Тамара, – и тоже с бородой.

– Это Никита Фасонов – поп-звезда, – буркнул Иероним.

– А вы с Никитой очень похожи, – улыбнулась одними губами мачеха. – Я никогда не ревновала Василия Ивановича, несмотря на его чудачества, экстравагантные выходки, не ревную его и после смерти.

– Это потому, что ты никогда его не любила, – сказал Иероним.

– По-твоему, любовь – это сюсюканье, занудство, вздохи на скамейке, демонстрация чувств окружающим? – спросила Тамара, нисколько не меняясь в лице.

– Любовь – это второе рождение. Это – сатори, откровение, открытие третьего глаза. Это обнаружение в себе тех качеств, которых не было в человеке или которые дремали в нем, спали летаргическим сном, – Иероним заговорил быстро, сбивчиво, словно стараясь успеть договорить, будто ему кто-то мешал, оттаскивал его в сторону и зажимал ладонью рот. – Так у муравья вдруг вырастают крылья. Он преображается, по-новому видит мир, себя в этом мире. Окрыленный муравей, вернее, крылатый человек… Он понимает то, что раньше не мог понять. Он видит, что жизнь его глупа, ничтожна, что впереди его ждет дурное, страшное, болото, пропасть. Тогда он приносит себя в жертву, только бы спасти любимого человека, предостеречь любимое существо…

Аня смотрела во все глаза. Перед ней был прежний Иероним, ее суженый. Он выдал себя с головой, и сам почувствовал это. Спохватившись, он повернулся к мачехе. Аня понимала, что сейчас он скажет нечто такое, что должно заглушить его предыдущие слова. Эти новые слова уже висели в воздухе.

– Ты убила отца, – сказал Иероним.

Мачеха позволила себе ради выражения крайнего удивления поднять брови, тем самым некрасиво наморщив лоб.

– Что я говорю?! – Иероним вдруг расхохотался. – Разве может убить чертежный циркуль, калькулятор, компьютер? Тебе незачем кого-то убивать. Ты и так все просчитаешь, все до последней запятой. Ты все учтешь и запланируешь. Достаточно будет просто убить пролетающую мимо бабочку, как в рассказе Бредбери, и разрушится чья-то человеческая жизнь, сгорит дом, сломается судьба, погибнет человек. Ты все подсчитала: и ночь, и пение птиц, и каждую ступеньку, и вес, и пульс отца… И все. Ничего не надо делать. Убийца без ножа, пистолета, яда еще страшнее, потому что он достиг в этом деле совершенства. Куда же ты, Тамара? Искать эту бабочку, чтобы уничтожить еще чей-нибудь мир? Давай, давай, беги, дерзай… У тебя еще так много работы…

Вилен Сергеевич несколько опоздал. Мачеха уже сбежала вниз по лестнице с антресолей. Пафнутьев обернулся на ступеньках:

– Нельзя так, Иероним, у всех нервы, у всех свои скелеты в шкафу. Тамара столько сделала для тебя. Я бы на твоем месте одумался и попросил прощения. Кстати, мы собирались пригласить вас на пикник в эти выходные. Вот тебе и повод помириться.