– Вы думаете, подозревать можно только одного человека?

– Нет, пообщавшись с вами, я уверена, что можно подозревать весь свет, всех людей. Я знаю вашу модель идеального государства. Общество поделено на две части, сначала одни сидят в тюрьмах и лагерях, а другие их охраняют. Потом они меняются местами… Потому что все виновны. Профессор Иверин говорил об этом на лекции. Очень мудрый лектор! Наша литература открыла тип русского человека, который испытывает вину за весь мир, мучается всеобщими бедами, первородным грехом. Пока он мучился, появились люди, которые решили вопрос практически. Если вы чувствуете вину, значит, вы – виновны. Даже возвели собственное признание человека в ранг царицы всех доказательств. Что получилось? Ваша душа мучается сознанием собственной вины? Признай это ее состояние формально, напиши, что ты – японский шпион, и пострадаешь за все, за всех, ведь это и есть твой идеал, осуществление твоих самых заветных чаяний!… Что вы молчите? Пришли допрашивать – допрашивайте! Или следуйте себе дальше, следователь!

– Я не допрашиваю вас. Я просто разговариваю. Хочу понять вашего мужа, покойного Пафнутьева, вас. Я еще не встречал такой…

– …такой красивой девушки?

– …такой интересной девушки. Не в смысле внешности, а в общении.

– Это не мои мысли, а профессора Иверина, – заметила Аня. – Значит, внешне я вам не нравлюсь?

– Нет, – совершенно неожиданно признался Корнилов. – Мне никогда не нравились красивые женщины. Эта их красота мешает не только общению с ними, как людьми, все время сводит разговор к одной теме, она не позволяет разглядеть их истинную красоту. Сокрытую красоту человека добывает только другой человек, добывает непросто, порой мучительно. Но зато потом ценит ее, как собственное сокровище. Тогда красоту любимого человека он не может отделить от своей души. Поэтому такая любовь кончается только со смертью. Вот так.

– Получается, вы говорили, говорили со мной, а сейчас скатились опять к известной теме? Любовь, красота, о сексе вот поговорите…

– О сексе? Хорошо, – Корнилов нисколько не смутился. – Вилен Сергеевич недавно предлагал вам стать его любовницей?

– Откуда у вас такие сведения?

– Мне подробно известно о происшествии в Комарово, с индейцами и купанием. Свидетели этого конфликта уверены, что со стороны вашего мужа это не было простым хулиганством, а вспышкой ревности.

– Как вы хорошо успели изучить вопрос.

– С момента убийства прошло уже около десяти часов.

– Боже мой, уже вечер? – испугалась Аня. – Где же?..

– Где ваш муж Иероним Васильевич? – подсказал следователь. – Этот вопрос меня тоже волнует. Насколько я знаю, ваш муж, Анна Алексеевна, человек импульсивный, неуравновешенный. Что он может натворить в такой ситуации? Думаю, что ничего умного…

– В какой ситуации?

– Когда наличие нескольких мотивов, показания свидетелей указывают на него как на возможного убийцу. Вы думали об этом?

– При чем тут мои мысли? – спросила Аня. – Для подозреваемого в убийстве человека важнее, что думает о нем следователь. Вот вы что думаете о нем, следователь Корнилов?

Корнилов задумался. Он сделал несколько осторожных глотков.

– Очень хороший чай. Горький, как сама жизнь, но не сделать следующий глоток невозможно. Откровенно говоря, все сходится на вашем муже. Неприязненное отношение к Пафнутьеву и мачехе, зависимость от них…

Даже это ему успели рассказать. Фасонов, наверное, говорил особенно много, чтобы даже тень подозрения не упала на него. Сраженная горем Тамара, наверное, тоже была разговорчива. А еще Морошко, Ростомянц…

– …ситуация с отцовским наследством, – продолжил перечислять Корнилов. – Наконец, этот случай в Комарово, который кончился несколько комично… Кстати, вы общались после этого с Виленом Сергеевичем?

– Он звонил мне по телефону.

– Опять с тем же предложением?

– С тем же. Но он не уговаривал меня стать его любовницей.

– И у пруда в Комарово?

– И у пруда тоже. Пафнутьев только инсценировал приставание, когда заметил, что муж стоит за нашей скамейкой. На самом же деле он предлагал мне шпионить за Иеронимом. Докладывать обо всем, что касалось моего мужа: разговоры, записи, поведение…

Аня схватилась за голову. Она все выболтала следователю, даже не подумав, стоило ли это делать? Корнилов все-таки заболтал ее, а потом дожал, как опытный борец греко-римского стиля. Хотя в ситуации, когда убит человек, все это уже не играет особой роли? Нет, играет. Она убедилась в этом уже после следующего вопроса Корнилова.

– Вы согласились?

– Нет. К тому же, я все рассказала мужу…

Корнилов поднялся с табуретки и в задумчивости заходил по кухне.

– Анна Алексеевна, ведь это же еще серьезнее, – сказал он печально. – Мои подозрения только усилились после ваших слов. Вы это понимаете?

– Понимаю, – сокрушенно вздохнула Аня. – Зачем я вам это рассказала? Вы меня запутали, а я – дура.

– Вы все правильно сделали, рассказав мне. Этим вы не навредили своему мужу. Я обещаю вам, если вам, конечно, нужно мое обещание, что никакие ваши слова я не использую против вас.

– Потому что вы забыли предупредить, что все сказанное будет с этого момента использовано против меня и моего мужа?

– Нет, просто я не хочу вам навредить.

– Вы просто доктор какой-то. Не навреди…

– Большая разница. У врачей – «не навреди», а у меня – «не навреди ей»…

Аня посмотрела внимательно на следователя. На той практике в районной газете она написала несколько очерков и зарисовок про различные службы органов внутренних дел. Дознаватели, участковые, оперативники, следователи… Все они мало походили на героев сериалов. В основном, они были людьми обычными, неяркими, какими-то помятыми и усталыми. Конечно, попадались среди них интересные люди, но их неординарность внушала Ане опасение.

Корнилов старался внешне походить на людей своей профессии, но его старания были тщетны. Он располагал к себе, был свеж, как курортник, в общении с людьми, видимо, находил особое удовлетворение, казался искренним и благодушно настроенным. Самое удивительное, что он действительно получал от своей работы удовольствие. Временами, правда, на него нападали легкие приступы застенчивости, но стеснялся он как раз своего жизнелюбия перед человеческим несчастьем и страданием.

– Анна Алексеевна, я впервые у настоящего художника, – прервал неловкую паузу Корнилов. – Можно попросить вас показать мне саму мастерскую?

– Пожалуйста, если вам это интересно.

Они спустились по ступенькам и оказались среди творческого беспорядка, холстов, мольбертов, баночек, тюбиков и кистей.

– Мусор от творческой работы, искусства совсем не выглядит мусором, – сказал следователь. – Ведь никто же не знает, с чего начинается творчество. Черновик поэта – это уже стихотворение, эскиз художника – картина. Посмотрите, раздавленный тюбик – тоже прекрасен. Его жалко бросить в мусорное ведро, затереть высохший мазок тоже рука не поднимается. В искусстве нет ничего случайного, все имеет право на существование, отсюда, наверное, пошла абстрактная живопись…

– Вы, конечно, тоже рисуете, – усмехнулась Аня. – Как же иначе?

– Нет, совсем не рисую, – ответил Корнилов. – В детстве я очень хорошо рисовал. Так, по крайней мере, считали мои родители. В основном я рисовал батальные сцены. Греко-персидские, Пунические войны, Ледовое побоище, Куликовская битва… Я даже начал ходить в какую-то студию. Но там занимались ребята гораздо старше меня. Мальчики флиртовали с девочками, рисовали что-то быстро и легко, а с краю сидел такой маленький бука и мучительно долго выписывал римские легионы в боевом строю. Как-то руководитель дал нам задание – нарисовать автопортреты. Я до утра просидел перед зеркалом. Мне никак не давался собственный нос. Когда же я оставил все-таки один из вариантов, совсем замучился со своими ушами… Какая интересная картина, Анна Алексеевна…

Корнилов остановился перед несколькими картинами, стоявшими в сторонке. Он присел на корточки, чтобы рассмотреть крайнее полотно.