Сказать тебе, парень, из каких краев капитан Дарванг? Ведь не поверишь, услышав, что родина его, навеки утерянная, синеет в двадцати тысячах метров над твоей головой.

- Зачем я тебе нужен? - спросил Кхен. Молодые солдаты редко выдерживали его прищур, как бы раздевавший мысли. Горец был не таков. Дарванга чуть ли не смущал его упорный, диковатый взгляд. Плохо скрытая ненависть пополам с детским любопытством. Так, должно быть, смотрели его (и Кхена) воинственные предки на захваченных в плен чужеземцев.

- Так что же ты все-таки хочешь? Говори или оставь меня.

Внезапно кхань поставил корзинку на асфальт (капитан невольно отшатнулся), обхватил руками плечи и отвесил старинный тройной поклон. Как перед вождем или большим феодалом.

- Господин, - сказал он, не разгибая спины, - нам нужны твои бомбы.

Детство вошло Прету в память как раскаленная игла. Не хватало слов, чтобы описать младшим разъяренное, рычащее на тысячу голосов небо.

...Небо волочит тени гигантских крыльев по горным террасам, по беззащитным коврикам полей. И вот уже вперевалку разбегаются женщины с малышами, привязанными за спиной. Спотыкаются, падают, прикрывая собой маленького... Да разве его прикроешь? Истерический визг стальных осколков, фейерверки напалма; фосфор, выедающий язвы до костей; иглы и дробинки-шарики. Люди, похожие на дикобразов. Изрешеченные навылет. Кровавое месиво в воде...

Многие из тех, кто сейчас носит мужскую головную повязку, болтались тогда за спинами матерей. Многие, как и Прет, отмечены рваными шрамами, или таскают металл в теле, или едва дышат легкими, сожженными газом.

То было двадцать с лишним лет назад - когда вымирали от голода целые кханьские деревни. Когда отцы, устав тереть муку из древесной коры, начинали стрелять в королевских сборщиков налогов.

Прет рассказывал младшим - и снова являлись ему желтое, как сера, клубящееся небо; боль - долгим лезвием в груди, надорванной сумасшедшим бегом; настигающий свирепый вой... Крика и слез ему не хватило. Упал и зарылся лицом в сухие колючие травы. Чьи-то ладони жестоко ударили по ушам, комья царапнули спину... Задыхаясь, мальчик перевернулся. И увидел прямо над собой одетую железом махину, чуждую, как выходец из ада.

Глаз сумел остановить безмерно малое мгновение полета. Во всех подробностях, вплоть до цифр на крыше и заклепок, навсегда отпечатался в мозгу Прета пикирующий великан. Он был так низко, что мальчик мог бы попасть в него камнем.

...Костлявая и черная, похожая на страшную ящерицу старуха знахарка шершавыми ладонями растирала высушенные листья. Жевала корни, и розовая пена шипела у нее на губах. Прохладной кашицей залепливала пылающие раны Прета.

Ночи напролет он катался по мокрым от пота циновкам. Мать склонялась над ним, замотанная шелком до самых глаз, - ее лицо съела кислотная бомба. Глаза у матери были огромные и туманно-влажные, как у буйволицы. Когда-то мать считалась первой красавицей в деревне.

Потом исчезало все - и мать, и знахарка, и суставчатые бамбуковые стропила. Бомбардировщик опускался прямо на Прета, облитое маслом горячее брюхо прижимало мальчика к полу. Прет кричал, раздавливаемый.

В иных видениях самолет выступал странно одушевленным, менял облик, смеялся или бормотал что-то на незнакомом языке. Его следовало убить, но прежде нужно разработать какой-то невероятно сложный и замысловатый план. Этим Прет и занимался, к утру совершенно обессиливая и лежа в испарине. После заката все начиналось сначала - борьба с бомбардировщиком, сплетения изнурительных расчетов.

Очажок бреда остался тлеть и после выздоровления, временами вспыхивая, точно уголь под ветром. Это могло случиться на горной дороге между деревнями - когда каратели увели отца, Прету пришлось работать разносчиком писем. Он замирал, холодея и дрожа, среди танца на площади перед храмом, и никакие усилия разубранных цветами девушек не могли вернуть его в круг. Чаще накатывало ночью, в часы той лихорадочной бессонной ясности, что служит увеличительным стеклом для обид и болей.

Как отчетливо и сладострастно, одну за другой, воображал он все подробности! И прежде всего - взрывы. Медленно вращались в воздухе обломки, разваливалась ограда базы. Вспучивался, лопался ангар. Смятые ударом волны, погибали жилые здания. Наконец начинал плясать в буйном пламени Враг, терял крылья; расплавленный металл дождем падал вокруг, обнажал ребра и грудой лома проваливался внутрь фюзеляж...

Иногда Прет ограничивал себя этим. В другие дни - смакуя, воображал несколько раз подряд, как, выслушав мольбы и щедрые посулы, будет тщательно перерезать горло чванливым, холеным офицерам...

А потом репродуктор на столбе сказал, что больше не будет войны: самолеты и бомбы разберут на части, а злых офицеров, не желающих мира, отдадут под суд. И целый день передавали из какого-то всемирного центра музыку, непохожую на привычную кханям, но красивую и торжественную.

Прет ощутил себя человеком, который долго и кропотливо строил затейливое здание и вдруг увидел, что за спиной вырос дворец, в тысячу раз лучше и краше его постройки, и этот дворец добрым божеством подарен ему. Если люди договорились никогда больше не воевать друг с другом и покарать жестоких - можно ли мечтать о мести?

Он мучился, пока не выпали первые ливни зимы. Тогда-то сход и отправил Прета - письмоносца, грамотея, повидавшего дальние деревни, - послом на базу.

Он достал из-под жилета ветхую карту-двухверстку, склеенную на сгибах липкой лентой-скотчем. Развернул - и капитан Дарванг невольно бросил профессиональный взгляд на неровное кольцо древнего, заполненного водой кратера.

- Вот здесь перегородка очень тонкая, господин мой, видно время ей пришло, ничто не вечно. Сквозь нее уже вода просачивается. Еще один хороший ливень, и все озеро выльется на нашу деревню. А здесь... - жесткий коричневый палец неумело ползал по карте, - нет, вот... скалы потолще, зато за ними - мертвая сухая долина, там даже не растет ничего. Вот если бы их...

Прет исподтишка царапнул глазами невозмутимого Кхена и закончил после паузы:

- Круто там - со взрывчаткой никому не добраться...


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: