Тогда, в феврале 1993 года, на позициях у села Смильчич и близ села Наранджичи на могучем ветру со. стороны Новиградского моря мы задержали первое нашествие хорватов на сербские земли Книнской Крайины.

Сейчас Сербской Крайины не существует. Она, исконно сербская земля, где десяток поколений сербов прожили геройскую жизнь сопротивления, окруженные враждебными цивилизациями турок и католиков, была захвачена хорватской армией, вооруженной Западом. Надеюсь, там, на каменистых плато над Адриатикой, на ледяном ветру, под раскаленным солнцем, насмерть стояли против хорватского воинства мои боевые товарищи. Боец военной полиции Святозар Милич, рядовой Йокич, командир отряда «откачанных» Милорад Джакович, мои соседи по казарме полковники Шкорич и Кнежевич. Надеюсь, что бились до последнего искусный воин, сербский Рэмбо, капитан Драган, начальник штаба полковник Тамба. Надеюсь, что они не попали в плен, а если погибли, то это была легкая и мгновенная смерть.

Сербской Крайины больше нет на карте. Ушли в Сербию и сербскую часть Боснии жители Сербской Крайины, ныне беженцы. Сдал Сербскую Крайину Хорватии, в обмен на отмену эмбарго, хитрый президент Милошевич. Бессильная Россия сдала Книнскую Крайину бесстыдно и легко. Я не сдал своих боевых друзей. Я помогал вам чем мог: в моем активе многие десятки статей и несколько туш ваших врагов. Статьи и репортажи с мест боев помогли переориентировать российское общественное мнение в пользу сербов, ну а врагов стало на несколько меньше. Совсем недавно, 5 апреля 1996 года, Судебная Палата при президенте РФ вынесла решение возбудить против меня уголовное дело по поводу статьи "Лимонка в хорватов". За разжигание межнациональной розни. Каяться я не собираюсь. Борьба продолжается. Мы вернемся в Книнскую Крайину.

Осень 1996 г.

Ее привела ко мне ее светская мама. Портье дорогого отеля «Мажестик», где я проживал, ожидая транспорта на войну в Книнскую Крайину, носатый, крупный лакей, уговорил меня по-французски: "Мсье, ее мама считает Вас гением, ее дочь без ума от Вас, она видела Вас по теле, на "студио Б". Это, разумеется, не мое дело, мсье, но на вашем месте я бы поговорил с девочкой. Ей 17 лет и она из очень почтенной семьи, ее дед был сослан при Тито на острова, девочка только что окончила лицей. Она ждет Вас у лифта. Ее мама ушла". Я повесил трубку и спустился, вздыхая, в вестибюль.

Девочка ждала меня у лифта, была одета в рваные чистые джинсы и короткую кофточку и сжимала в руках все мои книги, изданные по-сербски. Девочка оказалась жгуче-черноволосой, на голову выше меня ростом, смотрела на меня взглядом липкого мухомора, глядящего на муху, и была похожа сросшимися иссиня-черными бровями на красавицу Йованку Броз, могучую жену Тито. Девочка-зверь, как тотчас окрестил я ее, выбрала собрать волосы в пучок.

Я пригласил ее в пустой еще бар. Мы сели за столик, стали пить кофе и говорить по-французски. Было послеобеденное время, в отеле страны, граждане которой вот уже три года вели сразу несколько войн, готовились к очередной бурной ночи шикарного отеля в австро-венгерском стиле. Пришел седой красивый пианист и тронул клавиши джазовой мелодией. Меняли букеты живых цветов на огромные свежие букеты живых цветов. Девочка смотрела на меня огромными глазами восточной красавицы и теребила повязанный на шее бантом шелковый шарф. Девочку звали Милица, что значит «миленькая». Она и вправду была миленькая, как рослый сильный юный тигр. У нее были большие руки с длинными пальцами. Мы поговорили о литературе, я подписал ей все мои книги. Все это было прекрасно, но я приехал в Белград не для того, чтобы пить кофе с девчонкой-красоткой-великаншей, и, глядя на ее грубые женские турецкие губы и припухший славянский подбородок, отвечать на ее детские вопросы. Мне нужно было уезжать через Балканы на войну, а транспорта все не было.

"Я сожалею, но мне пора, меня ждут", — сказал я, встал и не прибавил, где и кто ждет. "Да, я понимаю", — сказала она грустно, и тоже встала. Мы направились к лифту. Она шла впереди, и ее крупная попа на длинных ногах высоко и трогательно подрагивала передо мной. Завиток смоляных волос откололся от пучка и упал на белую шею. Все это — и попа, и шея, и волосы, и джазовая мелодия пианиста, и запах пролитого алкоголя, они там внезапно что-то пролили в баре, — сложилось вместе, и результат оказался неожиданным. У лифта я сказал ей: "Хотите, я вас провожу? Мне только нужно подняться в номер переодеться".

Она вошла в лифт со мной. В молчании мы вошли в мой номер. Она села на кровать и положила руки на колени. Мои книги — рядом. Дальнейшее случилось само собой. И вот уже в месиве крахмальных простынь, одеял, ее и моего тела, могучих ее ног, зада, на удивление небольших грудей, мы общей группой, Лаокооном перемещались по обширной, как футбольное поле, австро-венгерской постели. Она вся текла, эта девочка. И ее течка пахла зверем и сосновой хвоей. И это чуть-чуть мешало заниматься любовью, но было необыкновенно приятно и льстило мне. Дело в том, что через неделю мне должно было исполниться 50 лет, и то, что девчонка текла горячей хвоей от моих прикосновений, меня вдохновляло и возбуждало.

Через час я пошел ее провожать. Я сунул в карман бушлата свой пистолет, изделие фабрики "Червона Звезда", подарок военного коменданта Вогощчи округа Сараево, заслуженный мною год назад на фронте в Боснии, девочка надела в вестибюле отеля легкое пальтецо, и мы пошли по зимней улице Князя Михайло, обнявшись, как два влюбленные подростка.

И нам было весело. И мы курили вдвоем одну сигарету, и шарф ее сдувало ветром в лицо мне. Мы останавливались, целовались, кричали и шептали друг другу всякие нежности по-французски. И даже на улице от ее шеи и рук пахло ее сосновой течкой. "Миленькая, — говорил я ей, — Милица".

Несмотря на жестокие войны на окраинах, а может быть благодаря войнам, рестораны были переполнены веселыми и пьяными людьми. Мы зашли в бар и выпили. И потом еще долго целовались у нее в подъезде.

Мы договорились встретиться назавтра, но встретились только в конце весны. Дело в том, что я вернулся в «Мажестик», где в ресторане в тот же вечер состоялся банкет. Депутаты-социалисты Милошевича и националисты Шешеля, тогда состоявшие в союзе, дали его в мою честь. Это был уже не первый банкет. Я не хотел банкета, меня ждали на фронте близ Адриатики в казарме городка Бенковац, куда я должен был отправиться добровольцем. На банкете, по-восточному пышном, с нескончаемыми тостами в мою честь, я скучал и вспоминал звериные ласки девочки Милицы. По-восточному журчал посреди зала фонтан, шпалерами стояли лакеи, к ночи зал наполнился красивыми женщинами и знаменитостями: мне показали двух министров, директора гостелевидения, знаменитого бандита. Около полуночи ко мне подошел высоченный, пузатый хозяин ресторана в ярко-желтом пиджаке и, наклонясь над моим ухом, сообщил, что меня хочет видеть Аркан. "Аркан здесь?" — я оглядел зал. "Следуйте за мной, пожалуйста, — прошептал толстяк, — я провожу вас". На спецлифте он отвез меня на самый верхний этаж, где, миновав несколько дверей, охраняемых вооруженными людьми, я оказался прямо у длинного обеденного стола. Во главе его, уставленного едой и бокалами, сидел в военной форме мой друг депутат, генерал, мафиози и отчаянно храбрый солдат Желко Разнатович, по кличке Аркан (Лев), и десяток его гостей. Мы обнялись. Я пожаловался на то, что никак не могу уехать в Книн. Аркан обещал помочь и в ту же ночь сдержал слово.

В четыре часа утра в дверь моего номера постучали. В дверях стоял вооруженный до зубов сержант-парашютист в малиновом берете. Я мгновенно собрался, бросил в сумку все бутылочки алкоголя, которые нашел в мини-баре, спустился вниз и последовал за парашютистом. В февральской ночи мы нашли автобус, полный солдат, и двинулись в долгий и опасный путь через все Балканы, по обстреливаемому противником коридору мимо Брчко, через Банью Луку, через всю Герцеговину к Адриатике. И я добрался в Республику Сербская Книнская Крайина живой и получил на руки «Калашников» югославского производства и поселился в крошечной комнате-клетке в австро-венгерской постройки старой казарме. Свое пятидесятилетие я отпраздновал своеобразно. Стрелял из нашей русской 122-миллиметровой гаубицы, модель 1938 года, и накрыл здание почты, где помещался хорватский штаб. В селе Кашич. Искаженное СМИ нескольких стран сообщение об этом эпизоде превратилось в московских газетах в захват здания почты и отправку телеграммы в Москву. Я два раза ходил в атаку, но не был даже легко ранен. По ночам мне снилась не жена Наташа в Париже, а запах белградской девочки-зверя.