Возникновение этого заблуждения приходится на 1863 год, когда началось польское восстание. Франция, Англия и Австрия немедленно встали на сторону поляков. В отличие от них Бисмарк послал в Петербург генерал-адъютанта фон Альвенслебена с указанием передать, что в отношении поляков позиции России и Пруссии должны быть позициями двух союзных государств, которым угрожает общий враг. В собственноручном письме российскому канцлеру Горчакову он писал: “Мы очень хотели бы, чтобы в отношении любых польских бунтов, как и в отношении любой опасности из-за границы, оправдались прекрасные слова, которые император (Александр II) сказал в Москве (прусскому послу Гольцу), что Россия и Пруссия будут солидарно выступать против совместных опасностей, как если бы они составляли одну страну”.
Сам Бисмарк 25 лет спустя признавался, что это был его “удачный шахматный ход”, который определил развитие прусско-российских отношений на будущие годы и создал важные предпосылки для успехов прусской внешней политики. Многие историки считают, что тем самым был заложен фундамент для последующего объединения Германии вокруг Пруссии. Как бы там ни было, но очевидно, что Пруссия сумела вовремя поставить заслон против возможного сближения России с Францией и развязала себе руки для последующих действий по созданию Германской империи. Она почувствовала себя настолько уверенной, имея за спиной дружественную Россию, что в ответ на попытки английского посла в Берлине попугать Бисмарка несогласием Европы с амбициями Пруссии тот просто спросил: “А кто эта Европа?” Оказалось, что на самом деле никакой единой Европы, готовой противостоять Пруссии, не было.
Потом Бисмарк с помощью Австрии благополучно разбил Данию и захватил Шлезвиг, Гольштейн и Лауэнбург при благожелательном нейтралитете и поддержке России. В 1866 году пришла очередь Австро-Венгрии, которую выкинули из Германского Союза, но не стали сильно обижать, чтобы она сохранила нейтралитет в момент начала войны Пруссии с Францией. И в этом случае позиция России в отношении действий Пруссии оставалась благожелательной.
Франко-прусская война венчала установление нового геополитического порядка в Европе. Германия стала великой державой. Раньше восточными соседями Франции были бессильные мелкие германские государства, а западным соседом России — сравнительно небольшая Пруссия, к тому же поглощенная непрерывным соперничеством с Австрией. Теперь рыхлая буферная прослойка между европейскими континентальными державами, смягчавшая их толчки и противоречия, исчезла.
Развитие могло пойти по-иному. Однако Россия выбрала для себя этот путь, полагая, что он для нее наиболее выгоден. Она сделала ставку на самую “черную” — националистическую и агрессивную часть германского истеблишмента. Она будет делать эту ставку еще не раз в будущем, соблазняясь кажущейся легкостью договоренностей, решительностью и надежностью своих партнеров и закрывая глаза на стратегическую опасность и политическую и моральную беспринципность такого сотрудничества. Эта идеология: “Если мы с немцами, да если мы вдвоем с Германией, то уже наверняка будем управлять не то Европой, не то целым миром” с тех пор прочно вошла в мышление нашего политического класса, начиная с Александра II и Горчакова, затем Ленина с Троцким, и кончая Брежневым и нынешним нашим президентом. Она живет, несмотря на постоянные разочарования и провалы, которые то и дело постигают нас на этом пути.
Дело в том, что наши германские партнеры, которых мы готовы с завидным постоянством вновь и вновь возлюбить и объявить своими друзьями по гроб жизни, никогда не отличались столь же пылкой любовью и доверием к нам. Тот же Бисмарк, которого принято у нас считать чуть ли не апостолом германско-российского сотрудничества, был на самом деле продувной бестией и политическим циником.
Едва познакомившись с ним, королева Пруссии предупреждала мужа, что этот человек готов рисковать всем и станет всеобщим пугалом, потому что у него нет принципов. Она была не права. Принцип Бисмарка сводился к тому, чтобы не связывать себя никакими принципами и идти к решению “германского национального вопроса любой ценой, включая кровь и железо”. “Что касается средств, — откровенничал он в беседе с одним из французских журналистов, — то я пользуюсь теми, которые подворачиваются мне под руку, за неимением других. Я с самой спокойной совестью преследую свою цель, которая представляется мне правильной для моего государства и Германии”. Он безо всяких стеснений обманывал практически всех без исключения своих партнеров, не соблюдая данных ранее обещаний и подписанных документов, в зависимости от обстановки грозил или манил заключением все новых коалиций и альянсов. Когда ему нужен был Александр II, он подавал себя как убежденный монархист и враг революций; когда ему требовалось натравить на Австро-Венгрию или Францию итальянцев, он шел на союз с итальянскими революционерами — Манзини и Гарибальди; когда ему нужна была видимость легитимности своих действий, он выступал за народные опросы и парламентские решения; когда ему требовалось действовать вопреки воле народных масс, он попросту давил их силой.
“Медовый месяц” российско-германского сотрудничества после создания рейха длился недолго. В Петербурге быстро почувствовали, что продолжение союза с Россией не входило в планы Германии. Она хотела иметь свободу рук. Как мыслил себе Бисмарк будущую политику объединенной Германии? На этот вопрос проливает свет диктовка, которую он сделал 15 июня 1877 года на отдыхе в Бад Киссингене своему сыну Херберту — будущему статс-секретарю германского МИД.
Согласно этому документу стержнем развития мировой обстановки Бисмарк считал англо-российские противоречия. От того, как будут складываться отношения этих двух держав, будет зависеть мир в Европе и сохранение того статус-кво, под которым Бисмарк понимал удержание позиций, захваченных в результате разгрома Франции. Предполагалось исходить из того, что англо-российские противоречия по сути непреодолимы. “Медведи” никогда не договорятся с “китами” (англичанами). Поэтому надо поддерживать продвижение Англии в Египет, а России — на Балканы и Черное море. Столкнувшись в этом регионе, Англия и Россия будут заняты друг другом и не смогут оказывать активного противодействия дальнейшим планам Германии. Францию же предполагалось держать в состоянии изоляции.
От прежних обещаний, данных России, “солидарно” выступать против совместных опасностей, как если бы они составляли “одну страну”, как видим, не осталось и следа. Уже в 1871 году германский генштаб впервые приступил к планированию одновременной войны против Франции и России, а в 1879 году любезным дядюшкой Вильгельмом I был оформлен секретный германо-австрийский военный союз против России, содержание которого было скрыто от Александра II.
Но в Петербурге тогда не поспевали за быстрой трансформацией политики “германских друзей” и продолжали жить представлениями, не имевшими более под собой реальной почвы. Отрезвление началось лишь по ходу русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Всячески толкавшая Россию к этой войне Германия (“Россия должна идти вперед, нельзя допустить возможности говорить, что Россия отступила перед Турцией”) с ее началом поспешила объявить себя не более чем “честным маклером”, стремящимся к поддержанию мира в Европе. В Петербурге такого миролюбия “немецкого союзника” не поняли. Постоянно находившийся при царском дворе особый уполномоченный генерал фон Вердер телеграфировал в октябре 1876 года в Берлин из Ливадии, что царь ожидает от Вильгельма, что “если дело дойдет до войны России с Австрией, то Его Величество кайзер поступит так же, как поступил он (российский самодержец) в 1870 году, когда Пруссия напала на Францию. Царь говорит об этом каждый день и ждет срочного подтверждения”. Еще бы, ведь за месяц до этого Вильгельм написал ему: “Память о твоей позиции в отношении меня и моей страны с 1864 по 1870-1871 годы будет определять мою политику в отношении России, что бы ни случилось”.