Я пересказал ей свою теорию о нехватке кислорода в воздухе.

- Быть может, убийца предположил, что мы об этом подумаем, - заключил я.

- Слишком притянуто за уши. И…

- И?..

- Что, черт побери, он сделал с ее кожей?

- Обработал каким-то химикатом, наверное.

Это было слабым звеном в моих рассуждениях. Если такой химикат существовал, то зачем убийца прихватил его с собой? Только в том случае, если собирался его использовать. А если собирался, то почему не ограбил нас подчистую? Но коли я не смогу убедительно обосновать теорию убийства, то сразу вернусь на исходную позицию - к ползающим в снегу чудовищам или инопланетянам с лучами смерти.

Мариса вздрогнула:

- Может быть. Уж больно все запутано… Ты не откроешь щель пошире?

Все, что было в наших силах, мы уже сделали, хотя большой вопрос, был ли толк в этой деятельности. Если мы оказались на месте преступления, то в промежутке между разлитым горячим шоколадом и перетряхиванием всех вещей наверняка уничтожили все имевшиеся следы. Но перед уходом я решил осмотреть вещи Кортни. Идея о таинственном химикате навела меня на мысль о лекарствах. Вдруг никакого убийцы не было, а Кортни принимала какой-то препарат - запрещенный или просроченный? Это объясняет ее поведение. Кто-му же препарат мог вызвать какую-то реакцию с выделением тепла. О подобных средствах мне слышать не доводилось, но их теоретическое существование хотя бы исключает версии убийства, нападения чудовищ или самоубийства.

Однако ничего странного в ее багаже не отыскалось, если не считать радужных серег и кулончика в форме то ли котенка, то ли тигренка. Котята и радуга, никаких наркотиков - это и была Кортни, какой я ее знал.

Я занялся ее компьютером, отыскивая личные файлы или дневник, хотя даже она, скорее всего, защитила бы что-либо важное паролем. Мариса тем временем переместилась ближе ко входу, заслоняя меня от холодного ветерка.

Чуть позднее, когда я обнаружил, что Кортни действительно вела дневник, но в качестве пароля не годятся слова «пингвин», «котенок» или «радуга», ветерок усилился.

Я обернулся и увидел, что Мариса увеличила щель, и теперь она длиной в целый фут.

- Какого черта?

- Здесь ужасно жарко. - Женщина сбросила еще одну одежку и потянула вниз молнию на своей терморубашке. - Неужели ты не чувствуешь?

У меня внезапно пропал интерес к дневнику Кортни:

- Вообще-то здесь довольно холодно.

Она принялась дергать края рубашки, вентилируя тело:

- Быть такого не может.

- Я вижу твое дыхание.

Она выдохнула облачко пара и удивленно распахнула глаза:

- Что за?..

- Не знаю, но, по-моему, тебе нужно снова надеть куртку.

- Но здесь так жарко…

- Это ты горячая. - Я протянул руку и приложил ладонь к ее лбу, как делала мама, когда я был ребенком. - Кажется, у тебя жар.

Мягко сказано. Она буквально пылала. И начала дрожать.

- Надевай куртку, - приказал я, отчаянно пытаясь вспомнить все, что знал о лихорадке и простудах. Вспоминать было почти нечего. До тех пор, пока есть чистая вода - а она у нас, разумеется, имелась, - инфекционные заболевания в горных экспедициях не составляют проблемы. Зато я вспомнил, что при простудах человека бросает в жар, а это запускает самоподдерживающийся процесс, который может привести к смерти из-за перегрева организма.

В моей палатке лежала аптечка.

- Ты меня слышишь? - спросил я. Она кивнула.

- Не делай ничего до моего возвращения.

На этот раз я уложился быстрее чем за минуту, задыхаясь на бегу из-за разреженного воздуха. В палатку я занес много снега, но с этим можно разобраться и потом.

Марису буквально колотила дрожь, но кожа на ощупь стала еще горячее. Отыскивая термометр, я едва не расшвырял содержимое аптечки.

Первым я отыскал инфракрасный термометр, измеряющий температуру кожи. В холодную погоду они обычно дают заниженные показания, но этот выдал невозможные 44,4 градуса. К счастью, в аптечке был еще и оральный термометр, но Марису так трясло, что я засомневался, сможет ли она удержать его во рту. И тут прямо у меня на глазах дрожь начала стихать. Но возможно ли настолько быстро преодолеть кризис и начать выздоравливать?

Пока Мариса держала во рту термометр, я рылся в аптечке, пытаясь вспомнить лекарство от простуды сильнее аспирина. Должен помочь антибиотик, но лучшее радикальное средство против жара, насколько я мог вспомнить, - это ванна со льдом. Первым делом надо сбить температуру, потом искать причину болезни.

Подобное и попыталась сделать Кортни.

Термометр должен был подать звуковой сигнал, достигнув стабильной температуры, но Мариса пыталась разговаривать с термометром во рту, и это постоянно меняло температуру. Речь у нее стала замедленная, но все же разборчивая.

- Жарко, жарко, - бормотала она, пытаясь снять одежду. - Я вся горю. Жарко.

Я решил не дожидаться сигнала. Возможно, температура тела меняется настолько быстро, что не успевает стабилизироваться. Я почти заставил себя взглянуть на показания. Для взрослого человека температура в 40,6 градуса опасна для жизни. При 42 градусах поджаривается мозг. Судя по ее поведению, мне предстояло увидеть какую-нибудь убийственную цифру.

Но термометр выдал 33 градуса.

О переохлаждении я знал гораздо больше, чем о лихорадках. Сейчас у нее вторая стадия гипотермии: замедленная речь, потеря координации, плохое логическое мышление. Далее идет третья стадия, которая начинается апатией и заканчивается потерей сознания. После охлаждения тела примерно до двадцати четырех градусов наступает смерть.

Наверное, термометр неисправен. Я уже решил было сунуть его себе в рот, чтобы проверить, но передумал. Что если Мариса заразна?

Я еще раз потрогал ее лоб - он стал горячее. Совсем как у Кортни.

Что бы ни убило Кортни, это действует как болезнь, и Мариса заразилась. Но почему не заразился я? Мы вместе касались тела. Дышали одним воздухом. Вместе…

Я поймал себя на том, что сижу, уставившись на термометр. Вот в чем разница - у нас троих во рту побывали разные предметы. Корт-ни ела суп. Мариса попробовала суп и приготовила себе горячий шоколад. Каким-то образом они заразились через пищу. Вирус или бактерия. Очень быстродействующий вирус или бактерия…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: