ГГ — так она ее звала, как все, а не мамой, — возвращаясь, их заставала.

Каждый раз хотела уйти до нее, потому что боялась, но не получалось никогда. Да она бы и не пошла никогда за него, если б не вынужденность. Просто хотелось посидеть одной на своем диване, у окна, картинно облокотившись на крышку секретера, откинув голову, в кресле посередине, слушая раздолбанный. Натужно радовались друг другу, словно вечность не виделись. Самой смешно.

Едва заслышав, как по-кошачьи скребется в замке, бросалась в прихожую навстречу. Разве что не визжала только. Обнимались в прихожей, привставая на мыски. Одна другой меньше. Потом ГГ кормила их ужином, а сама сидела напротив и наблюдала, как будто запоминала. Наелась, угрелась, уходить уж тем более не хочется, чего она и боялась больше всего, привыкла за вечер, засиделась. Минут на пятнадцать мама уводила к себе. Мы немного посекретничаем, ничего? кивает Вася.

— Сядь, посиди еще.

— Нам уже пора.

— Ну, рассказывай.

Они присаживались. Она — на самый краешек.

— О чем?

Отчитывалась за три-четыре дня, что не виделись. А ведь каждый день звонила. Галя провожала их по лестнице на улицу, как в деревне, стояла уставившись вслед.

Она меня спрашивает с надеждой:

— Как ты считаешь, она ему изменяет? — Ей бы хотелось, чтобы это было так.

— Не думал об этом, — пожимаю я плечами.

На тесной кухне сидели и разговаривали о покойном Руслане маленький горбатый человечек и некрасивая узкоглазая женщина с руками и шеей в желтоватых пигментных пятнах. Своего собеседника она тоже называла Русланом, что заставляло бы всякий раз вздрагивать слушателя или зрителя, окажись они здесь. Но никого больше не было. Собеседники были не согласны друг с другом: карлик не любил своего тезку, когда тот был жив, не любил и сейчас, а женщине и, по-видимому, хозяйке он по-прежнему очень нравился.

Их спор являлся продолжением длинного ряда подобных же, ведущихся между ними уже давно. Карлик ловко устроился в кресле, свесив крошечные ножки, и не испытывал от этого неудобств. Между его спиной и спинкой кресла небольшое расстояние, так что со стороны может быть непонятно, на что он там опирается. Казалось, что он вообще очень доволен собой и что быть собой довольным — его обычное состояние. Что не мешало ему в разговоре вести себя беспокойно: подаваться вперед, откидываться и откатываться, как луковичка, сползая и вновь взбираясь в кресле вверх.

Напротив (все это показывало как) (как интерес к беседе) (то, что беседа ему была интересна, так и то, что он и вообще склонен к возбуждению и), все это показывало как его сегодняшнюю заинтересованность в беседе, так и общую эмоциональность и подвижность характера. Женщина тоже выглядела охваченной глубоким волнением, часто вставала, быстро заглядывала в поднимавшийся кофе, выключала под ним, короткими движениями трогала чашку или ложечку визави или составляла свою чашку из блюдца на стол и перекладывала свою ложечку на другую от чашки сторону, а потом возвращала их в прежнее положение

— Нет, нет, Вы не можете его знать так, как я, — взволнованно говорила она, вставая и вновь усаживаясь и, вероятно, продолжая не сегодня начатый спор.

Однажды она мне позвонила утром, чтобы сказать, что все сделала, можете сегодня приехать и забрать. Я даже всполошился, почему такая спешка. Хотел в какой-нибудь другой день, сегодня не слишком удобно, я же не знал еще, у меня другие планы, я вообще не хочу из дома выходить. Потому что срочная работа. Надо еще немного посидеть за столом, может быть, в другой день, завтра-послезавтра. Пусть у нее пока полежит, я же не тороплю, время есть. А она мне сказала, что в бли

Вы мне только скажите, как мне себя вести, чтобы я заранее знала, — прерываю я его размышления. — Я же не знаю Ваши планы. А то ведь когда все соберутся, у нас с Вами уже не будет возможности. Чтобы не вышла какая-нибудь нелепость или натянутость, а то я не люблю. А то я вылезу, скажу, что буду Вам помогать, чтобы Вы не были один, а Вам наоборот — этого совсем не нужно. Это же Вы все придумали. Как я буду выглядеть? Вы хотите, чтобы я участвовала и Вам помогала?

— Я не знаю, — отвечаю я, — чем Вы мне можете помочь, но я бы очень хотел, чтобы Вы всегда присутствовали и сопровождали меня, куда бы я ни направился. Для меня это очень важно.

— Хорошо, я согласна. Я сделаю все, что Вам будет нужно, — отвечаю, а я думаю, что мне, может быть, вообще нужен только свидетель. Я же не знал, насколько необходимым окажется ее участие и как много она сделает для меня и моего дела.

Входила ее раскрасневшаяся, возбужденная дочь и спрашивала, нет ли у нас кофе, потому что они тоже уже хотят. Она немного запыхалась. Потому что застеснялась. Они обе смущались как-то на удивление быстро, как будто соревновались между собой. А ГГ говорила, что нет, но она поставит и позовет, когда будет готово. И что надо было прежде постучаться. Как будто не знала, что я тут, и вдруг увидала. Разве ты не видишь, что я не одна? Теперь они обе счастливо смеялись. Она имеет в виду, что с мужчиной. Иди, иди, как тебе не стыдно. Потому что на самом деле долго готовилась перед тем как войти, чтобы мне показаться, и от этого запыхалась. Ее намек кажется мне оскорбительным, и я отворачиваюсь. У нас с ней нет и не может быть ничего. Я тебя позову, когда все соберутся и станет интереснее, — говорит ГГ.

Дочь Галя уходит. Она и приходила для этого, а не кофе. Они боятся пропустить. Никакого дня рождения на самом деле нет, а они собрались, чтобы посмотреть на настоящих живых писателей, которых знают по именам, любят и читают. Их ГГ предупредила. Я представляю, как они созваниваются. Сначала ГГ звонит и говорит, что у нее будет происходить очень интересное. А Галя-маленькая спрашивает, правда ли, что это должно обязательно быть или еще может как-нибудь сорваться. Обязательно, говорит ГГ, и ты приходи, чтобы не пропустить, потому что такое раз в жизни, все в одной комнате и разговаривают между собой. А не как ты их видишь всегда на сцене. А Галя-маленькая тогда говорит, а может ли она пригласить кого-нибудь из своих друзей, чтобы они тоже посмотрели. Конечно, можно, отвечает ей Галина Георгиевна. А это удобно, удобно? спрашивает Галя, если мы придем, потому что они же не рассчитывают, что кто-то еще будет. Придут, а тут уже и так толпа. Да удобно, говорит ГГ, ты мне надоела. А потом дочь Галя опять перезванивает и говорит, что она уже всех обзвонила и они, конечно, придут, потому что это же раз в жизни. Но вот Миша, ты же его помнишь? тоже спрашивает, а уверена ли твоя мама, что это будет естественно, если мы все явимся. Это будет нормально, устало отвечает ГГ. Но только вы сделайте так, как будто вы случайно и так и так пришли бы. Я подумал, что и в этот раз все подстроено.

жайшие дни неудобно ей. Она будет очень занята, потом это все затянется, как всегда бывает, когда откладываешь, так что если я все-таки смогу вечером… Я, конечно, мог и сказал, что прямо сейчас подъеду.

Вот хорошо, что Вы приехали, говорила Галина Георгиевна, открыв мне, как будто не ждала и случайность. Как будто это я сам. Как раз познакомитесь, Галя, моя дочка, я Вам про нее рассказывала. А я подумал: одинаковые. Да, я помню, сказал я. Она вышла с матерью меня встречать, и волей-неволей ей пришлось протянуть мне руку. По-латыни, подумал я. С особенным удовольствием, как всегда в таких случаях, пожал ее гладкокожую, скользящую, вялую. У меня тоже очень маленькая. Хотя, вероятно, предупреждена, но все равно испугалась, как все люди тривиальны и предсказуемы. Откинувшись телом, чтобы удобнее, и свесив голову на грудь, разглядывал с наслаждением. Я ведь каждый раз напрасно жду, чтобы кто-нибудь удивил и отнесся иначе. Все равно же привыкнут и перестанут обращать. Но Руслану однажды удалось, в его взгляде только искреннее равнодушие и притворный интерес. Иди, покажи ему, что у тебя есть, велела мама Галя, — ему будет очень интересно. Она послушно повернулась и пошла к себе, а я за ней. А потом мне уже казалось, что он меня предпочитает из всех.