ЭДИТ ПИАФ

НА БАЛУ УДАЧИ

Перевод Александра Брагинского

I

Но день придет, и звезды среди дня

Заблещут в небе синем для меня.

Тогда прощайте, серые дожди!

И здравствуй, жизнь, и счастье

впереди!

Отчего бы мне не начать эти воспоминания - а я намерена вести их по прихотливому велению памяти - с того самого дня, когда судьба взяла меня за руку, чтобы сделать певицей, которой я, видимо, должна была стать?

Это случилось за несколько лет до войны, на улице, прилегающей к площади Этуаль, на самой обычной улочке под названием Труайон. В те времена я пела где придется. Аккомпанировала мне подруга, обходившая затем наших слушателей в надежде на вознаграждение.

В тот день - хмурый октябрьский полдень 1935 года - мы работали на углу улицы Труайон и авеню Мак-Магона. Бледная, непричесанцая, с голыми икрами, в длинном, до лодыжек, раздувающемся пальто с продранными рукавами, я пела куплеты Жана Ленуара:

Она родилась, как воробышек,

Она прожила, как воробышек,

Она и помрет, как воробышек!

Пока подруга обходила "почтенное общество", я увидела, что ко мне направился какой-то господин, похожий на знатного вельможу. Я обратила па него внимание еще во время пения. Он слушал внимательно, но нахмурив брови.

Когда он остановился передо мной, я была поражена нежно-голубым цветом его глаз и немного печальной мягкостью взгляда.

- Ты что, с ума сошла? - сказал он без всякого предисловия.- Так можно сорвать себе голос!

Я ничего не ответила. Разумеется, я знала, что такое "сорвать" голос, но это не очень меня беспокоило. Были другие, куда более важные заботы. А он между тем продолжал:

- Ты абсолютная дура!.. Должна же ты понять...

Он был отлично выбрит, хорошо одет, очень мил, но все это не производило на меня никакого впечатления. Как истинно парижская девчонка, я реагировала на все быстро, за словом в карман не лезла и поэтому в ответ лишь пожала плечами:

- Надо же мне что-то есть!

- Конечно, детка... Только ты могла бы работать иначе. Почему бы с твоим голосом не петь в каком-либо кабаре?

Я могла бы ему возразить, что в продранном свитере, в этой убогой юбчонке и туфлях не по размеру нечего рассчитывать на какой-либо ангажемент, но ограничилась лишь словами:

- Потому что у меня нет контракта!

И добавила насмешливо и дерзко:

- Конечно, если бы вы могли мне его предложить...

- А если бы я вздумал поймать тебя на слове?

- Попробуйте!.. Увидите!..

Он иронически улыбнулся и сказал:

- Хорошо, попробуем. Меня зовут Луи Ленде. Я хозяин кабаре "Джернис". Приходи туда в понедельник к четырем часам. Споешь все свои песенки, и... мы посмотрим, что с тобой можно сделать.

Говоря это, он написал свое имя и адрес на полях газеты, которую держал в руке. Затем оторвал этот кусок газеты и вручил мне вместе с пятифранковым билетом. Уходя, он повторил:

- В понедельник, в четыре. Не забудь!

Я засунула бумажку и деньги в карман и снова стала петь. Этот господин позабавил меня, но я не очень поверила ему.

Вечером, когда мы с подругой вернулись в нашу узкую, похожую на шкаф комнату в убогой гостинице на улице Орфила, я решила, что не пойду на это свидание.

К понедельнику я совершенно забыла о назначенной встрече. Я еще лежала после полудня в постели, когда внезапно вспомнила о разговоре на улице Труайон.

- А ведь, кажется, сегодня мне предстоит встретиться с господином, который спросил, отчего я не пою в кабаре!

Кто-то рядом заметил:

- На твоем месте я бы пошла. Мало ли что может произойти!

Я усмехнулась.

- Может быть! Но я не пойду. Не верю больше в чудеса!

Тем не менее, спустя час, поспешно одевшись, я уже бежала к метро. Почему я переменила свое решение? Не могу ответить. Когда Рокки Марсиано, бывший чемпион мира по боксу, думает о том, что мог бы легко стать и гангстером, когда он вспоминает все ловушки, которые его подстерегали в жизни и которых он избежал без особых усилий, "просто так", наконец, когда он размышляет обо всех своих победах,- то говорит, что "на небе" есть кто-то, кто его очень любит. Я готова поверить в эти слова. Я шла на свидание без особых надежд, убежденная, что напрасно потеряю время, но... теперь мне ни за что на свете не хотелось бы пропустить это свидание.

"Джернис" находился на улице Пьер-Шаррон в доме 54. Было пять часов, когда я пришла туда; Лепле ждал меня у входа. Взглянув на часы, он сказал:

- Опоздание на час. Неплохое начало! Что будет, когда ты станешь звездой?

Я не ответила и последовала за ним, впервые переступив порог одного из тех фешенебельных ночных кабачков, казавшихся такой бедной девчонке, как я, пределом роскоши. Эти кабаре, где, по моим представлениям, подавали исключительно шампанское и икру, принадлежали к тому миру, в который я и мне подобные не допускались.

Пустой зал, кроме одного угла, где я увидела рояль, был погружен в полумрак. Там сидели двое - дама, о которой я позднее узнала, что она жена врача, и пианист, настоящий асс своего дела, и к счастью для меня, ибо я не имела ни малейшего представления о нотах.

Это не мешало ему превосходно - насколько я могу судить теперь аккомпанировать мне. Я спела Лепле весь свой репертуар, по правде говоря, скорее разношерстный, чем сложный. В нем было все что угодно - от "жестоких" песенок Дамиа до сладких мелодий Тино Росси. Лепле прервал меня, когда, покончив с песнями, я собиралась приступить к оперным ариям.

Немного смущенная вначале, я довольно быстро освоилась. Чем, в сущности, я рисковала? А после того как Лепле вознаградил меня за первые усилия несколькими обнадеживающими словами, я вложила в исполнение все сердце. И, пожалуй, не ради того, чтобы добиться ангажемента - он все еще казался мне маловероятным, - а просто чтобы доставить удовольствие этому господину, которому угодно было заинтересоваться мной и к которому я теперь испытывала доверие и почти симпатию.

Не пожелав, однако, выслушать арию из "Фауста", Лепле подошел и с удивительной мягкостью положил мне руку на плечо.

- Очень хорошо, детка,- сказал он.- Ты добьешься славы, я уверен. Твой дебют состоится в пятницу, и ты будешь получать сорок франков в день. Только нужно подумать о другом репертуаре. У тебя собственная манера пения, нужны песни, отвечающие твоей индивидуальности. Для начала выучи четыре: "Ни-ни собачья шкура", "Бездомные девчонки", "Сумрачный вальс" и "Я притворяюсь маленькой". Выучишь к пятнице?

- Конечно!

- И вот еще что. У тебя нет другого платья?

- У меня есть черная юбка - лучше этой, и, кроме того, я вяжу себе свитер. Но он еще не закончен...

- А к пятнице ты успеешь закончить?

- Наверняка!

Я была не очень уверена в этом, но ответ сам сорвался с губ и прозвучал убедительно. Не могла же я рисковать всем из-за такой несущественной, как мне казалось, детали туалета.

- Хорошо,- сказал Лепле.- Завтра в четыре часа приходи сюда репетировать.

И с лукавым блеском в глазах добавил:

- Постарайся успеть до шести! Из-за пианиста... Я уже собиралась уходить, но он удержал меня:

- Как тебя зовут?

- Эдит Гассион.

- Такое имя не годится для эстрады.

- Меня зовут еще Таней.

- Если бы ты была русской, это было бы недурно...

- А также Дениз Жей... Он поморщился.

- И все?

- Нет. Еще Югетт Элиа...

Под этим именем я была известна на танцевальных балах. Лепле отверг его так же решительно, как и остальные.

- Не густо!

Пристально и задумчиво посмотрев па меня, он сказал:

- Ты настоящий парижский воробышек, и лучше всего к тебе подошло бы имя Муано (Moineau-воробей (франц.).-Прим. Перев.)

К сожалению, имя малышки Муано уже занято! Надо найти другое. На парижском арго "муано" - это "пиаф". Почему бы тебе не стать мом (M o m е - малютка, малышка (франц.).- Прим. перев.) Пиаф?