В холле и в комнатах, выходивших на галерею, стало тише. Отсутствие мальчика - оно казалось обоим родителям противоестественным, но Роберт Клейтон, пожалуй, воспринимал его острее чем Харриэт! - по существу, их освободило, облегчило им возможность передвижения. А так как дела на предприятии все больше входили в колею после острых ситуаций первых памятных лет в Вене, они возобновили путешествия. Харриэт, много ездившая еще до замужества, стала ездить теперь вместе с мужем. Они проводили свободные месяцы в Ментоне и в Ницце, но посещали также Египет и Грецию. Если самый старый Клейтон приезжал в Вену на более долгий срок, это только облегчало им возможность путешествовать. В таких случаях Кэт Тюрригель отправляли в Англию присматривать за Дональдом. Старик в последние три или четыре года жизни в Вену уже не наведывался. Отнюдь не потому, что хворал; он умер вполне здоровым человеком, просто от старческой слабости. В те времена это случалось чаще, чем позднее или даже теперь. К тому же самый старый Клейтон наконец убедился, что дела в Вене шли, как им надлежало идти, да и уезжать из Англии он был не охотник. Сам же он в начале восьмидесятых годов посоветовал сыну сделать Хвостика коммерческим директором фирмы, хотя раньше говорил, что с этим надо еще повременить. Само собой разумеется, что в таком случае Хвостику полагалась и генеральная торговая доверенность.

Мило уладил для Хвостика еще один трудный вопрос: нашел для него подходящих представителей на юго-востоке, как постоянных, так и разъездных. Здесь, в Вене, он поддерживал связи со своими земляками, сербами и хорватами; ему удалось заинтересовать делом Клейтона одного молодого инженера-машиностроителя, который только что закончил институт и намеревался возвратиться в Белград; звали его Винченц Восняк. Этот расторопный молодой человек сыскал на юго-востоке и других людей своей специальности, но старше себя по возрасту и в течение года сумел создать достаточно крепкую торговую организацию в наиболее крупных аграрных странах. Экспорт в Балканские страны увеличивался и распространился скорее и дальше, чем можно было ожидать, - на Ближний Восток. Роберт Клейтон и сам побывал не только в Софии и Бухаресте (жена и туда его сопровождала), но также в Константинополе и Бейруте. Однако здесь обнаружилось нечто непредвиденное, и Клейтон, не склонный к самообману, достаточно ясно это понял; он не прочь был путешествовать с Харриэт по Востоку, которой эти путешествия нравились, но, увы, необходимых контактов - ни деловых, ни личных - там не приобрел, а в некоторых случаях даже повредил себе или обманулся. И все-таки постепенно подготовлялось то, что впоследствии имело большое значение: персональные поездки господина директора Хвостика. Позднее он стал частенько брать с собой молодого Дональда.

А пока что Дональд подрастал в Англии в доме своего деда и посещал школу в Чифлингтоне. Но поведение Харриэт, позволившей, собственно, без всякого сопротивления отнять у нее сына (в этом коренилась причина, почему Боб, до глубины души удивлявшийся своей жене, не нашел достаточно веских возражений), кажется странным. Ее желание, чтобы Дональд, англичанин по рождению, рос в Англии, в общем-то, ясно. Странно и куда менее понятно было ее всегдашнее отношение к свекру.

Боб нисколько не походил на отца. Самый старый Клейтон был коренастый, широкоплечий, в столь преклонном возрасте еще темноволосый и очень живой господин. Конан Дойл сказал бы про него то же самое, что про знаменитого Генри Баскервиля: что он, безусловно, кельтского происхождения. Его черным густым бровям соответствовали кустики волос в ушах и в носу. Странной формы была у него голова, казалось бы приземистая, но с плоским затылком. Похожая была и у Харриэт, правда, ее затылок был почти незаметен из-за тогдашней дамской прически. От матери и Дональд, вообще-то очень похожий на отца, унаследовал этот плоский затылок. У него он, конечно, был куда заметнее.

Харриэт никогда и ни в чем не возражала свекру, с первой минуты своего брака, ни в чем-либо важном, ни в мелочах. Если он считал правильным ездить верхом с опущенными поводьями даже для дамы, то она во время своих наездов в Бриндли-Холл так и поступала; и даже ее рыжий жеребец, которого она еще держала в первые годы, был к этому приучен. Но даже и теперь в Вене она никогда не ездила в Пратер без "мартингала". Старый Клейтон приказывал наливать виски в обратном порядке - то есть сначала соду, - и в доме Харриэт только так и смешивали виски с содовой. Можно было бы привести еще немало примеров. И делалось это не только чтобы угодить свекру, нет, вскоре Харриэт прониклась уверенностью, что так оно лучше и приятнее. Доказательство тому - ее верховая езда с опущенными поводьями даже в Вене и многое другое. Со стороны мужа Харриэт предписаний не ведала. Как в общем, так и в частностях она, видимо, считала своего свекра человеком более разумным, чем ее Боб.

Последний, менее одержимый страстью к верховой езде, нежели его супруга, предался занятию более спокойному, а именно игре в гольф, для которого в Пратере существовал специальный клуб. Хвостик, чье общество очень ценил Боб Клейтон, счел своим долгом тоже в него вступить для изучения этого непростого искусства. Итак, эти двое маршировали по коротко подстриженному газону обширных лугов Криау, сопровождаемые маленькими мальчиками, которых называли caddies [подручный (помощник) игрока в гольф, носит футляр с клюшками для игры (англ.)], последние несли сумки с разными палками. Увлечение игрой в гольф началось уже осенью 1879 года, когда Мило отбыл в Белград; он еще пережил его в Вене и в нем увидел отрезок правильного пути, на который вступил его Пепи. Тогда же было осуществлено и восхождение на Раксальпе - затея, не раз повторенная в последующие годы, - и Мило не мог забыть, как умело и спокойно вели себя Клейтоны во время этого небольшого восхождения, в котором пожелали непременно принять участие. Хвостик шел впереди остальных. Ему с детства были знакомы многие тропинки. Отец брал его с собою совсем еще ребенком.

Итак, Харриэт и трое ее спутников отдыхали у подножия известковых стен на маленькой, почти отвесной горной лужайке, любуясь широким видом. Харриэт в серой грубошерстной юбке, не доходящей до лодыжек, и в такой же куртке с зелеными отворотами; на ней были высокие горные ботинки со шнуровкой, на мужчинах почти такие же шаровары и гольфы, которые Клейтон закрепил не резинкой, а на английский манер длинным шнурком из грубого холста. Утреннее солнце освещало склон. Они смотрели на верхушки елей под ними. Дальше эти верхушки сливались с темной зеленью лесов, которые слева направо спускались к предгорьям; там, где горные цепи сходились или обосабливались, открытым оставался разве что кусочек равнины, казалось несомый скрещивающимися вершинами.