Естественно, главным предметом обсуждения служили обстоятельства кончины босса, ибо сама мысль о том, что бизнесмен, да еще столь высокого полета, может умереть своей смертью, казалась им абсурдной.

— Точно говорю вам, что-то тут нечисто, — вещал Петр Иваныч, малоприметный человек средних лет в темном костюме с чуть сбившимся набок галстуком. К его мнению прислушивались особо, так как он регулярно контактировал с пресс-службой банковского руководства. — Даже там, — он неопределенно указал куда-то вверх, — никто не верит, что Иван Владимирыч просто так скоропостижно коньки отбросил. Простите, скончался.

— А что, Петр Иваныч, кого-то уже подозревают? — стрельнула глазками старший кассир Марья Николаевна, почтенная дама, чей стаж в банковском деле составлял уже почти сорок лет, три четверти из которых она просидела за окошечком в советской сберкассе.

— Много кого, Марья Николаевна, много кого, — с видом знатока ответил Петр Иваныч. И, приняв таинственный вид, понизил голос: — Это, конечно, не для широкой огласки, но вам я скажу — милиция крепко «копает» под Ольгу Ивановну.

— Под какую Ольгу Ивановну — старшую или младшую? — попросила уточнить Зиночка, молодящаяся особа из Отдела межбанковских сношений. Вопрос был к месту — Ольгами Ивановнами звали и супругу покойного, и его дочку. Обе Ольги Ивановны, в почти одинаковых черных нарядах, скорбно стояли у разверстой могилы и, утирая слезы, внимали надгробным речам.

— Старшую, естественно, — тут же ответил Петр Иваныч. — Хотя я бы и младшую тоже «пощупал». В смысле, проверил.

— Обе они те еще штучки, — проворчала Марья Николаевна. — Что мамаша, что дочка…

В беседу вступил доселе молчавший молодой человек, которого все звали Вадиком:

— Извините, Петр Иваныч, но вашу конфиденциальную информацию я сегодня утром слышал по радио. Этот мерзавец ди-джей Гроб уже постарался — расписал во всех подробностях, как Ольга Ивановна «замочила» супруга!

— И как такое возможно! — искренне возмутилась Зиночка. — У нас горе, а они балаган устраивают. Ничего святого!

— А этот Гроб, он что, не боится, что его притянут к суду за клевету? — осторожно заметила Марья Николаевна.

— Да ну что вы, тетя Маша, — Вадик беззаботно рассмеялся, но, вспомнив, где находится, напустил на лицо печально-меланхолическое выражение. — Он всегда что-нибудь такое придумает, что и не подкопаешься. Вот хоть сегодня — сперва наговорил всяких гадостей, а потом добавил, что это лишь одна из версий, и ежели она не оправдается, то мы заранее приносим самые искренние извинения. Ну как такого в суд потащишь?

— А как же журналистская этика? — наивно возмутилась Марья Николаевна.

— Чья, простите, этика? — переспросил Вадик с таким видом, что продолжать эту тему никому уже не хотелось.

— Ольга Ивановна или нет, но кто-то наверняка помог нашему Ивану Владимировичу покинуть сей бренный мир, — гнул свое Петр Иваныч. — Иначе бы милиция вчера в банке не крутилась. Да кстати, гляньте туда — нет-нет, чуть правее, возле того черного креста. Не узнаете? Старший инспектор господин Рыжиков собственной персоной. Между прочим, считается в горотделе милиции лучшим сыщиком. Ему всякую мелочевку не поручают! Да и наш доморощенный Пинкертон тоже где-то тут крутится, и тоже явно неспроста…

— Зато Семенова не видно, — отметил Вадик. — Странно, он ведь был ближайшим сподвижником Ивана Владимировича, а на похороны не пришел.

— Удивительная душевная черствость! — всплеснула руками Марья Николаевна. — Ведь Иван Владимирович его, можно сказать, из грязи поднял и в князи, то есть в люди вывел, а он… Нет, ну это просто ни в какие ворота!

— Друзья мои, вы напрасно катите бочки на Семенова, — охолодил праведный пыл коллег всезнающий Петр Иваныч. — Он не пошел на похороны вовсе не из-за душевной черствости, а потому что должен же кто-то оставаться в банке! Так что Семенов, можно сказать, пожертвовал собой ради общего дела. К тому же сегодня прибывает делегация наших партнеров из Германии, ее еще Иван Владимирович пригласил. И гостей нужно принять так, чтобы они поняли: хоть капитан и скончался, но корабль уверенно плывет прежним курсом.

— Это уже что-то из Феллини, — не удержался блеснуть эрудицией Вадик.

— Петр Иваныч, а правда, будто Семенов с Ольгой Ивановной… Ну, вы понимаете, — понизила голос Зиночка.

— Вы бы, Зинаида Петровна, уточнили, с какой именно, — хихикнула Марья Николаевна. — Со старшей или младшей. Или с обеими сразу?

Петр Иваныч уже открыл было рот, чтобы удовлетворить неуемное любопытство дам, но тут грянул марш Шопена, и мрачные могильщики стали осторожно опускать гроб в землю. Коллеги подняли огромный венок «Незабвенному Ивану Владимировичу Шушакову от благодарного коллектива», стоявший прислоненным к стволу дуба, и, придав лицам приличествующее выражение, понесли его к свежей могиле, над которой уже понемногу вырастал песчаный холмик.

Кто не забыл годы своего учения в школе, тот вспомнит, как трудно порою бывало воспринимать материал в конце дня, особенно по таким предметам, как физика или математика.

Но расписание есть расписание, и по расписанию последним, шестым уроком в девятом «А» стояла геометрия. Объясняя сложную теорему, учительница чувствовала, что ребята плохо понимают ее, а главное, даже и не пытаются вникнуть в сущность.

Кое-как завершив урок, она задала домашнее задание, и когда ученики уже запаковывали учебники, тетрадки и линейки в портфели, объявила:

— Завтра первым уроком контрольная по алгебре, так что извольте не опаздывать.

— И, что-то вспомнив, добавила: — А тебя, Сидоров, я попрошу задержаться.

Класс опустел, лишь перед учительским столом переминался с ноги на ногу невысокий паренек в джинсах и вязаном темном свитере. Учительница грозно взглянула на Сидорова, но отчего-то вместо того, чтобы приступить к «внушению», сказала почти миролюбиво:

— Миша, я оценила твое чувство юмора, но прошу тебя по-хорошему — кончай это дело.

— Какое дело? — искренне изумился Миша. — О чем вы, Анна Сергеевна?

«А может, зря я на него бочки качу?» — подумала Анна Сергеевна, однако решила не отступаться:

— А ты не знаешь? Или тебе понравилось бы, если бы тебя каждое утро будили ни свет, ни заря?

— Нет, не понравилось бы, — честно сознался Миша. — Да вы скажите, Анна Сергеевна, что случилось!

Анна Сергеевна торжественно извлекла из портфеля кассетник.

— Или ты, может быть, еще скажешь, что это не твой голос? — с ехидцей спросила Анна Сергеевна, когда запись была прослушана до конца.

Сидоров выглядел весьма озадаченным.

— Голос похож, но я вам не звонил, чес-слово! И потом… — Миша чуть смутился.

— Я ведь немного шепелялвлю, а он говорит чисто.

С этим трудно было спорить — дефект речи скрыть куда труднее, чем его сымитировать. Анна Сергеевна даже была рада, что «телефонным хулиганом» оказался не Сидоров: Миша считался одним из лучших учеников девятого «А», хотя собственно математика у него шла с переменным успехом. Но Анна Сергеевна видела, что мальчик старается, просто он по природе принадлежал скорее к «гуманитариям».

— Ну извини, Миша, — вздохнула Анна Сергеевна. — Ошиблась, бывает.

— Анна Сергеевна, по-моему, они, — Миша кивнул в сторону магнитофона, — с кем-то вас перепутали.

— Как так — перепутали? — учительница с удивлением посмотрела на ученика. — Ты же слышал, как он меня называл: и Анна Сергеевна, и госпожа Глухарева.