Розмысл недоверчиво хмыкнул.

- То князю Землемилу без нужды, - сказал он. - Князь, свет наш, неграмотный!

- Не веришь, - вздохнул немец. - И зря! Был бы донос, а доброхот, что прочтет князю грамотку, всегда сыщется!

- Приму во внимание, - уже без прежней недоверчивости сказал Серьга. - А насчет луны металлической что скажешь? Из какого материалу робить ее придется?

- Из меди, конечно, - не задумываясь, сказал немец. - Дабы, находясь в небесах, сия луна от обычного ночного светила только размерами отличалась. Только ковать ее тоненько-тоненько придется, лишний вес даже быку помеха.

2.

Ковали и подмастерья мяли медь и железа, жидовин все считал и высчитывал, справляясь, какого размера будет рукотворная луна, сколь мощны будут пороховые заряды и из какой провинции чайной страны будет тот порох доставлен. Выходило, что сила огненного змея будет недостаточной.

- Вот, смотри сам, - горячился жидовин, подсовывая розмыслу атласные китайские бумаги, исписанные цифирями и непонятными значками. - Синьцзяньский порох нужен, он у них ленточный и горит равномернее.

- Да где ж я тебе его возьму? - возражал розмысл. - Караваны из чайной страны раз в год приходят! Да и князь наш каждую копейку бережет, только терем свой за последние два года восьмой раз перестраивает!

- Серьга! Серьга! - предостерегающе сказал, оторвавшись от старинного пергамента, Янгель. Мудр немец был, знал восточные грамоты, даже те, которые справа налево читают, не приведи Господи таким манером писать!

- Да что Серьга? - авдотькой болотной раздраженно кричал розмысл. - Без ножа меня режет! Иудино племя! Христа продали, за святую Русь взялись! И считает, и считает!

- Могу и не считать, - оскорбленно сказал жидовин.

- Нет, взялся, так считай, все считай, до мельчайших подробностей!

Что ты с него возьмешь, с пытливого умом человека!

И неизвестно до чего спор бы этот дошел - возможно, на кулачках бы сошлись, только какой с жидовина боец, вся сила в мозги ушла, но тут в терем пытливого ведомства гость пришел. Вошел, брякнул массивной шипастой палицей об пол, прошелся по терему - дубовые доски под ним прогибались. Сразу видно - бранник, в битвах не раз участвовал. А ежели не участвовал - так всей душой готов был в схватках с неприятелем участие принять.

- Добрынюшка! - обрадовался старому близняку розмысл. Братьями по кресту они были, а это родство порой посильнее кровного!

По русскому обычаю троекратно и крепко расцеловались.

- Вот, - сказал бранник. - Возвратился в родимые места, так сказать, в пенаты и сразу же - по гостям. Примите ладком, посидим, как говорится, рядком, браги пенной пригубим, медовухой усы да бороду омочим.

Розмысл уже торопливо сбрасывал со стола чертежи. Так у русских заведено: коли друг на порог, то дела - за порог. Янгель, даром что немец, был по-русски понятливым - встал, пошел в угол светлицы, прикатил дубовый бочонок с липовой пробкой. Ай, хороша у князя медовуха!

- Да где ты был, Добрынюшка? - начал расспрос розмысл, едва по чаше прошлись. - Сказывай, друг любезный, где и каким ветром тебя носило?

- В Греции был, - ответствовал бранник. - Учил тамошний люд стрельбе по-македонски, одновременно из двух луков.

- И что там, в Греции? - поинтересовался Серьга.

- В Греции есть все, - сказал Добрыня. - Сам понимаешь, Греция! Но народ там страдает.

- А чего ж он страдает? - удивился розмысл. - Сам говоришь, все у них есть. Тут лыка хорошего на лапти надрать невозможно, все липы попилили. Князь сказал, вязы высаживать будем. А какое у вязов лыко! Видимость одна… Так какого лешего они страдают, Добры-нюшка?

- Они, понимаешь, недавно от тирании к демократии перешли, - объяснил воин. - Как демократию выбрали, так и страдать начали. Некоторые горячие головы уже кричат: долой демократию, вертай тиранию!

- А в чем разница? - спросил розмысл.

- Понимаешь, тиран все решает сам и не таит этого, - объяснил бранник. - А демократ тоже все решает и делает сам, а объясняет, что поступает в соответствии с волей народной.

- Тогда понятно, - кивнул розмысл. - Кому приятно, если тебя порют и говорят, что делают это за ради Бога и по твоему хотению?!

- Лихое дело, - вздохнул Янгель. - Не тот грек пошел! Не тот!

- Нечего было под римлян ложиться, - сказал вдруг жидовин, который участия в пиршестве не принимал, а все сидел и высчитывал, сидел и высчитывал, так высчитывал, что и сомнений не было - все учтет до последнего грамма. Этот бобра не убьет, в расчетах не ошибется! Ин ведь надо же, все молчал, молчал, а тут вдруг - заговорила Валаамова ослица!

Добрыня неодобрительно глянул в его сторону. Ученые занятия он принимал лишь в опытах, а все прикидывания да приглядывания считал делом несерьезным и недостойным настоящего мужчины. Отец его, боярин в пятом поколении, все в посылах был, дела княжьи в чужих землях улаживал, самое дело сыну бы пойти по родительским стопам, но Добрыня по причине рослости своей в бранники пошел. Уступил настояниям своего кумира Ильи да поддался уговорам друга детства Алеши. В точных науках он сызмальства не силен был, так - пальцы на обеих руках посчитать, конечно, смог бы и на торжище бы его вряд ли кто-нибудь сумел объегорить, но чтобы так вот - в грамоты цифирь записывать! Добрыне это казалось сродни волшбе и чародейству.

И не Добрыня он был по записи, отец его в землях аглицких был, в честь какого-то тамошнего изрядного героя назвал сына Доберманом, но виданное ли дело, чтобы русский человек иноземным именем назывался? Вот и переиначили имя сына посыльного на русский манер - Добрыней кликать стали.

Посмотрел Добрыня на жидовина, ожидая продолжения, чтобы в порядке спора скулу человеку можно поправить было, по усысе наглой бритой дать, да не дождался. А дождался он очередной чары, которую и осушил в два молодецких глотка.

- Этот-то чего у вас делает? - спросил он розмысла. Выслушал рассказ о задумке князя, покрутил стриженой под горшок головой.

- Чудит князь Землемил!

- В летописях имя свое желает оставить, - вздохнул Янгель и потянулся к бочонку.

- Князья чудят, холопы головы ломают, - щуря глаз, отозвался розмысл.

- Серьга! Серьга! - оборвал его немец, голосом коря за неосторожное высказывание.

- Да все свои! - фыркнул розмысл.

- Это точно! - поддержал его Добрыня. - Кто сор из избы выносить начнет, тому я самолично кишки на кол намотаю!

И так грозно поглядел в угол, где занимался вычислениями жидо-вин, что сразу стало ясно, кому его угрозы предназначаются. Выпили еще самую малость.

- Слушай, Серьга, - сказал бранник, вытирая короткую бороду. - А ведь если шарик можно с помощью огненного змея в небо пустить, так и человек полететь может!

На него посмотрели с веселым недоумением.

Ишь чего пьяному Добрыне в голову пришло - на огненном змее верхом прокатиться!

- А вы не скальтесь, не скальтесь! - сказал Добрыня, недобро щурясь. - Ты, розмысл, без выкомуров, ясно скажи - возможно это или игривость мозговая?

Серьга Цесарев молчал, перекатывая слова закаленного бойца в своей голове с одной извилины на другую.

- А что ж, - вдруг сказал он. - Если шарик запустить можно, то и человека на огненном змее в небеса можно отправить. Только больно сложностей много, овчинка выделки не стоит.

- Смотри, розмысл, - сказал Добрыня, подставляя просторную свою чашу под пенную струю. - Будешь дружину собирать на огненном змее кататься, о друге Добрынюшке не забудь.

Розмысл окинул его пытливым глазом.

- Да не подойдешь ты для того, - сказал он. - В плечах широк, слишком уж высок и весу в тебе - небось на семь пудов потянешь? Другое дело дружок твой Алешка Попович - и ростом достаточен, и складом изящен, и весом четырех пудов не добирает. Только пустое это занятие, Добрыня! Сам посуди - куда-то бранника сажать надо, потом голову ломать, как ему на землю живым опуститься. К тому же рискованное это дело - порох ненадежный, да и летит змей огненный пока не туда, куда мысль приложишь, а как в той поговорке - туда, не знаю куда.