Пленка была проявлена, но фотографий на память мы не получили — фотопленку срочно отправили в Центр. Как мы позднее узнали, это были первые сведения, полученные нашими специалистами. Потом мне удалось получить в Токио подробное американское описание этого спутника. Материал мне передал новый знакомый из Токийского университета.

В поисках новых источников информации я начал изучать химический факультет одного из местных университетов. Под предлогом интереса к ядохимикатам, закупка ноу-хау и оборудования по которым входила в задачу торгпредства, я познакомился с руководителем одной из лабораторий. Там велись исследования о вредном влиянии химических удобрений и ядохимикатов на почву, сельскохозяйственные растения и человека. Эту проблему я уже знал из «доклада Кеннеди» и легко нашел общий язык с японским профессором.

Но меня влекло в другие лаборатории и особенно в ту; которая работала в области твердых ракетных топлив по заказу японского аэрокосмического агентства. Тогда это «японское НАСА» только набирало силу, стремясь освоить ракетную технику для вывода в космос коммерческого спутника японского производства.

Японцы от природы любознательны и довели до совершенства заимствование чужих идей, технологий и технических решений, придав им собственное, еще более эффективное звучание.

В японском законодательстве нет статьи о промышленном шпионаже — иначе нужно было бы судить каждого первого изобретателя и специалиста. Промышленный шпионаж в Японии — явление тотальное.

За послевоенные тридцать лет японцы развивали свою индустрию под тремя лозунгами: высококачественная продукция, передовая, эффективная технология и оборудование и, наконец, лозунг — торговля на мировом рынке высококачественными идеями в области науки и техники. Они не могли не заниматься промышленным шпионажем по всему миру, а мы, НТР, не могли не учитывать возможности японцев в этом деле в отношении США.

… Я исходил из того, что работы в лаборатории университета ведутся с привлечением американских материалов и из других стран. И не ошибся.

Через знакомого профессора из лаборатории ядохимикатов я познакомился с профессором из лаборатории пластмасс и синтетических каучуков. Он был очень занятым человеком, а я — очень настойчивым, и он чисто по-японски вынужден был мне уступить.

Так произошло знакомство с одним из лучших моих источников, боль от потери которого до сих пор не дает мне покоя. Профессор вывел меня на него, а я не жалел, что внимание мне оказал не сам профессор, а его аспирант. Случай с этим молодым ученым раскрыл мне глаза на низость человека из моей среды, среды чекистов-разведчиков. Человека, не способного подняться выше личных амбиций. Эта история заслуживает более детального описания, В коротком повествовании она выглядит так.

В японском родственном и деловом мире существует иерархия благодарностей, вернее, преданностей. В семье — к отцу, брату. В делах — к покровителю, старшему учителю жизни. Преданность человеку, оказавшемуся полезным на жизненном пути, крепка моральной обязанностью.

Профессор помогал молодому ученому — и не только знаниями, но и материально. Я узнал, что «Яги», так я его назвал в оперативной переписке, подготовил диссертацию, в которой исследовалось высокоимпульсное горение синтетических веществ. Как артиллеристу, мне было понятно, что диссертация из этой области, в том числе горения и синтетических порохов — предпосылка к исследованиям твердых ракетных топлив. Работа, точнее, ее тезисы, на английском языке, оказалась у меня. Это была ступенька для привлечения автора к работе по добыванию интересующей НТР информации.

Более глубокое знакомство с «Яги» показало, что он стоит на социал-демократических позициях и живо интересуется жизнью Советского Союза. Я всячески усиливал этот интерес. Из Центра было получено заключение: в перспективе «Яги» может представить интерес.

«Яги» увлекала игра на скрипке. Но его мизерная заработная плата не могла дать ему возможность купить даже простенький инструмент. Если профессор имел в месяц пятьдесят тысяч иен, то «Яги» — всего двадцать. Для сравнения: я получал в торгпредстве двести тысяч, правда, около четверти уходило на квартиру.

Пренебрегая правилом — нельзя дарить японцу подарки, на которые он не сможет ответить аналогичной стоимостью, я купил «Яги» скрипку. Соблазн был велик, и он скрипку принял. Правда, после того, как я использовал японскую черту характера: не отказывать собеседнику, особенно гайджину-иностранцу.

Летом «Яги» побывал в родной деревне на одном из северных островов Японии и привез мне оттуда в подарок глиняную куколку, расписанную особыми матовыми минеральными красками. Он объяснил, что такие игрушки делают только у них в деревне и в Токио они встречаются весьма редко.

Сегодня я часто останавливаюсь у себя дома перед сувенирами из многих стран мира, нахожу среди них розовую двадцатисантиметровую фигурку девочки в национальном кимоно. Рядом, на вертикально стоящей дощечке, написано по-японски пожелание долголетия и красная печать мастера-изготовителя…

Кроме диссертации, он передал мне десятки работ по этой проблеме, среди которых были и американские. Часть из них были открытыми, но две — явно из секретных источников.

Конфликт с шефом по НТР нарастал. Зная, что я уезжаю, «Яги» попросил совета, как побывать в Союзе. Понимая, что такой визит может закрыть ему работу в агентстве, я посоветовал ему посетить Москву проездом в Европу, обещал встретить.

О визите «Яги» в Союз я узнал через несколько месяцев после его завершения. Узнал и о его личной трагедии: он потерял веру в идеалы советских людей, столкнувшись с реальной действительностью.

Шифртелеграмма из Токио сообщала, что «Яги» едет в Москву. О том, что я был с ним в оперативном контакте, в шифровке не сообщалось. Молодой сотрудник НТР в Центре не удосужился перед визитом «Яги» в нашу страну посмотреть оперативное дело. Руководство НТР, как обычно бывает в таких случаях, обратилось во второй главк — контрразведку с просьбой собрать на «Яги» сведения, пока он будет жить в гостинице. И только!

Шел шестьдесят пятый год. Вокруг иностранцев в гостиницах вились валютчики, перекупщики, проститутки. Не встреченный мною, «Яги» оказался преследуемым коммерческой братвой. Как он сам рассказал позднее, они буквально снимали с него носки, галстук и ботинки. Нужно знать чуткую душу японца, чтобы понять, какое перенес он потрясение. Просидев три дня в гостинице, «Яги» улетел в Европу. А по возвращении в Токио категорически отказался встречаться с моим коллегой, которому я передал его на связь.

Когда позднее я спросил своего коллегу — он был в отпуске в Москве, — почему это произошло, тот ответил, что шеф по НТР приказал не информировать Центр о работе с «Яги» «Тургая», то есть меня. Досада до сего дня жжет мое сердце. Ведь с середины семидесятых годов «Яги» занял пост специалиста по твердым ракетным топливам в Японском аэрокосмическом агентстве. Тогда я организовал его поиск от Внешторга. Один из моих источников из числа японских бизнесменов нашел «Яги», но после тщательной проверки было принято решение его не тревожить, то есть не подходить к нему от имени советской стороны. «Яги» уже стал не тем человеком, которого я знал десять лет назад.

Сегодня, с позиции опыта многих лет работы в разведке, я с уверенностью могу сказать, что случай с «Яги» — не служебная халатность, а сознательное предательство человека, который олицетворял НТР в шестидесятые годы в токийской резидентуре. Этот человек плохо кончил: будучи начальником европейского Отдела в НТР, он уничтожил документ, уличающий его в провале ценного агента. Он был изгнан из НТР и работал во Внешторге, куда его пристроил начальник разведки, у которого он был некоторое время помощником.

На встречах ветеранов или похоронах коллег-разведчиков я никогда не подаю ему руки.

За несколько месяцев до отъезда из Японии, я познакомился в увеселительном центре «Ничигеки» с лейтенантом американских военно-воздушных сил. Он служил по контракту на авиабазе Тачикава от фирмы «Шелл», специализируясь в финансовых делах по горюче-смазочным материалам.