Я понимал, почему он выбрал меня в качестве, гонца: он хотел скорее избавиться от меня. Это делалось не для него самого, а ради Одрис. Тем не менее это причинило мне боль. Мне хотелось отогреться в теплых лучах любви Одрис. Только теперь я понял, каким холодным и равнодушным оставалось мое сердце все время, пока у меня не было о ком заботиться и кого любить. Я чувствовал, что, если бы побыл еще немного с Одрис, я мог бы оттаять и унести теплоту нашей любви с собой. И я вовсе не считал, что мое пребывание в течение нескольких недель в Джернейве представляло для Одрис какую-либо опасность. Напротив, я был уверен, что очень бы пригодился, случись какое-нибудь нападение. Я знал также и то, что гонец с плохими известиями порою становится козлом отпущения. Знал это и сэр Оливер, потому-то и отвел взгляд, когда я посмотрел ему прямо в глаза, услышав от него такой приказ. Он не взял свои слова назад, но предложил мне, абсолютно беззащитному человеку без родных и друзей, в случае необходимости искать покровительства у сэра Вальтера Эс-пека, а также сказал, что посчитал бы честью оказать мне какую-либо услугу.

На следующее утро, на рассвете, Одрис спустилась вниз, чтобы попрощаться со мной. Она подала мне темно-красный отороченный густым, мягким мехом великолепный плащ с капюшоном и тяжелый кошелек. Я сразу вспомнил свое первое с ней расставание и кошелек, который она подарила мне тогда и из-за которого до сих пор я чувствовал угрызения совести. Я взял его тогда из боязни обнаружить при сэре, Бернарде, который ждал меня, что Одрис, похоже, каким-то образом вскрыла сейф своего дяди. На этот раз сэра Бернарда не было. Я спешился с Барбе, крепко обнял Одрис и сказал:

– Ты невозможный ребенок. Где ты взяла такой плащ и этот кошелек?

И она тоже обняла меня и рассмеялась, хоть в ее прекрасных глазах застыли слезы.

– Это мои вещи, я соткала их сама. И ничего нет страшного в том, что я беру что-то из казны Джернейва, ведь я вкладываю в нее по крайней мере в десять раз больше.

Я провел рукой по плащу, понимал, что среди тел людей, которых я, возможно, встречу в королевском окружении, он мог сыграть намного большую службу, чем просто уберечь меня от холода. И все же я не хотел его брать у Одрис. А кошелек я просто оттолкнул в сторону.

– Мне он не нужен. У меня свой достаточно тяжел.

Пока я говорил, она отколола пряжку, на которой держался мой плащ, и бросила его на землю.

– Он весь испачкан! – воскликнула она. – Ты не можешь носить такой плащ, пока его не высушат и не вычистят.

Я покачал головой, но она уже надела на меня обновку. Я видел, как искренне она желала, чтобы я принял ее подарок, и поэтому поцеловал ее в лоб и уступил. Затем еще раз крепко прижал ее, подхватил с земли старую накидку и вскочил в седло, понимая, что еще секунда – и мы оба расплачемся.

В полдень, еще до того, как я остановился, чтобы перекусить, я обнаружил привязанный к моему ремню кошелек. Чертенок! Своими ловкими пальчиками она все-таки пристегнула его либо в тот момент, когда отвлекла меня своим нежным разговором, либо когда я в последний раз обнял ее. Я уже говорил, Одрис почти всегда умела настоять на своем. Когда я расстегнул кошелек с целью уложить понадежнее, что-то хрустнуло в моих руках. Это был клочок пергамента с такими словами: «Не отсылай это назад, возлюбленный мой брат. Воспользуйся этим, чтобы послать ко мне гонцов с новостями. Я не смогу больше засылать к тебе людей, ведь я не буду знать, где, ты, а без известий от тебя я умру от волнения.»

И хотя я не нуждался в деньгах и послал бы весточку Одрис, даже если бы оставался голодным, я решил не отправлять их назад. Жуя свой завтрак, я все время улыбался. Пусть она думает, что опять перехитрила меня. Когда она все забудет, я найду какую-нибудь необычную безделушку, что-нибудь подходящее для принцессы из сказки, и пошлю ей взамен. Придумав такое, я сразу успокоился.

Плащ Одрис оказался таким уютным и теплым, что я чувствовал себя окутанным ее любовью. Он как щит для меня. И даже то, что я был гонцом плохих вестей, уже казалось, не может причинить мне зла. Я уверен, именно сияющее великолепие этого красного плаща с темной меховой оторочкой выгодно завершало впечатление от моего рослого жеребца, серебристого блеска колодки арбалета, голубоватого сияния моей стальной секиры и потертой кожи на рукояти моего меча. Меч, секира, арбалет и конь означали, что я воин, а такой плащ свидетельствовал о том, что я богат. Мне пригодилось и то и другое, когда в полночь я прокричал стражникам, что у меня есть послание к королю, и мне открыли небольшие боковые ворота Оксфорда. Только из-за своей доброты король воздержался от наказания гонца с плохими вестями и даже предложил ему место в своем войске, причем почетное место собственного оруженосца.

Когда мне это сказали, я подумал, что король Стефан равен по великодушию всем богам и легендарным героям. Это был широкоплечий, сильный мужчина, с лицом, не поражающим красотой, но привлекательным, с высоким лбом, светло-русыми волосами, серовато-голубыми глазами, выразительным носом и четко очерченными губами. Нет, не внешность короля поразила меня, а его ответ на мои слова о своем происхождении. Я сразу сказал ему, что я просто-напросто сын путаны, который благодаря милости сэра Оливера выучился воинскому делу, а он рассмеялся и ответил, что это для него намного лучше, ведь в таком случае он может рассчитывать на мою абсолютную преданность. И я был предан ему, хотя он и не всегда верил мне. Был предан даже тогда, когда понял, что ошибся в своем первом впечатлении. Я ошибся не в его доброте. Будучи излишне щедрым, он зачастую с легкостью обещал то, чего не мог потом сделать. А главное, понятие гордости, чести у Стефана сильно отличалось от того, что я усвоил у сэра Оливера. Я научился держать язык за зубами, но только после того, как несколько раз чуть не угодил в тюрьму либо в изгнание. Фактически именно доброта короля спасала меня от его же гнева. И разве не понятно после всего этого, почему я любил Стефана и люблю его до сих пор?

Я нес службу при короле, когда встретил Хью Лайкорна. Несмотря на его странную внешность, он сразу понравился мне, и мы вскоре очень подружились. От него я узнал, что он был первым, кто принес вести о вторжении короля Дэвида. Но именно с моим приездом, получив подтверждение этой новости, король Стефан отложил все другие свои дела и повернул армию на север, чтобы прогнать скоттов. Тогда у меня не было возможности продемонстрировать свою воинскую доблесть. Скотты оттянули войска еще до нашего прихода, и Стефан пользовался случаем, чтобы проявить себя мудрым, справедливым правителем с добрыми намерениями. Зная эти земли и местные обычаи, я мог ему помочь, и он искренне был доволен мной и несколько раз говорил, что поступил действительно мудро, взяв меня в свое окружение.

Лишь одна вещь омрачала эти ясные солнечные недели моей жизни. (Я слышу смех, ибо все знают, что Стефан заключил мир с Дэвидом в феврале, а это обычно влажный, порою снежный и особенно холодный месяц в северных землях. Я не помню, какой была тогда погода. Знаю только, что для меня небо оставалось чистым и сияло солнце.) После утверждения под присягой результатов переговоров Стефан совершил объезд замков и крепостей в северных графствах и везде без обид и давления подобрал из своих людей мужей для наследниц владений и опекунов для сирот. Тучи начали сгущаться, когда я узнал, что Стефан собирается и Одрис причислить к тем девушкам, которым он подбирал мужей.

Но вскоре эти тучи рассеялись. Одрис в присутствии короля назвала меня «братом» и, как только меня увидела, бросилась в мои объятия – таким уж непосредственным созданием она была. И тогда, как объяснил мне Хью, к моему ужасу, замужество Одрис стало для короля бессмысленным, ибо Стефан решил, что, если понадобится, он сможет управлять Джернейвом непосредственно через меня. Но когда моя неприязнь к самой идее, что я мог бы способствовать отобрать у Одрис Джернейв, улеглась, я вдруг, и даже как-то с удовольствием, решил не мешать в этом королю. Если бы это произошло, подумалось мне, я мог бы видеть Одрис счастливой в замужестве и тогда уж найти себе службу где угодно, в другом месте.