Отец и сын отряхнули одежды от снега. Отец снял шинель и китель, остался в нижней рубашке и стал пилить доску пилой. Доска лежала на табурете, на один ее конец отец поставил колено в галифе. Из-под пилы на сапог отца падали обильно сырые опилки, такие, какими посыпают пол в продовольственном магазине на Красноармейской. Закончив с пилением, отец извлек дрель и выбрал самое большое по диаметру сверло. «Эх, жаль, сверл по дереву у меня нет, — сказал отец, — только по металлу. Сделаем и этим, но дольше будет». — «Сделаем и этим», — согласился сын.

Высверлив отверстие (кусочек доски вывалился сам), они затем расширили его напильником. Напильника по дереву у отца опять-таки не было, но нашелся напильник с достаточно крупными заусенцами, «драчевый». Опилок на полу еще прибавилось, и запахли они сильнее, ибо им пришлось опилить сучок, заплывший янтарной древесной смолой. Покончив с отверстием, отец туго свинтил два куска крестовины шурупами. «Вот, — сказал он, глядя на крестовину, — теперь мы можем поставить нашу красавицу».

— Ну как, работники, дела, — сказала мать, войдя. — Помочь?

— Мы уже все сделали. — С ножом в руке (он зачищал елкин ствол от коры, дабы ствол вошел в отверстие) отец выпрямился…

— Что хотите на завтрак? — спросила мать. — Есть выбор: манная каша с маслом или яичница…

— А можно и то и другое? — Отец был веселый, заметил сын. В этот Новый год он остался с ними, прошлый он провел в поезде, служил службу в командировке.

— Ради праздника можно и то, и другое, — сказала мать. — Разрешите выполнять приказание?

— Разрешаю, — сказал отец. Мать ушла на кухню.

Ко времени наступления темноты он устал. Целый день Валька с Иркой, он, Ленька и Настя Кузякина заворачивали орехи, красили, приделывали нитки к мандаринам, развешивали игрушки на ветки. Нельзя сказать, что это была неприятная работа, очень даже приятная и возбуждающая, но когда он, получив от матери всю имеющуюся в наличии вату, залез под елку, чтобы укладывать ее на крестовину, — вата должна была символизировать снег, — он почувствовал, что устал. Он полежал некоторое время, положив щеку на вату, и, может быть, даже заснул бы, если бы Валька не потянул его за ногу. «Эдь, — сказал Валька, — оставь немного на снежинки. Мы их по веткам разбросаем, будет очень красиво». Он нащипал с крестовины снега для снежинок и выполз из-под елки.

Они уже были уверены, что елка останется без освещения, у папы Вениамина не было достаточно лампочек для карманного фонаря, дабы соорудить им хотя бы маленькую гирлянду, подобную той, что он сделал для коллективной елки, но вдруг к матери спустилась тетя Катя, похвалила елку и, узнав, что нет лампочек, сказала: «Ладно уж, я вас выручу, так и быть. Я вам дам свечки. Настоящие елочные, в подсвечниках. Я их от своих башибузуков спрятала, чтоб дом не сожгли… Только, Рая, ты уж за ними смотри, пожалуйста. Свечки — дело серьезное, не уследишь чуть, и елка моментально займется огнем…»

«Ничего не случится, Катя, — сказала мать. — Мы их без пяти двенадцать зажжем и где-нибудь в час ночи задуем…»

Они доделали елку, даже нарезали из станиоли и нанизали на веревочки две серебряные гирлянды и разбрелись по дому «переодеться». Переодевшись или нет, все вскоре собрались в коридоре у большой елки, и оказалось, что еще куча времени, целых два часа до полуночи. Нужно было занять время. Взрослые, те были совершенно не собраны еще. Из комнат в кухню носились женщины в наброшенных поверх завитых в крепкие бигуди косынках. Несколько офицеров стояли у перил лестницы со стаканами в руках, полуодетые, в галифе и подтяжках, чокались и смеялись. Хлопали двери. И вдруг раздался крик.

Оказывается, тетя Катя стояла с мамой и женой начфина Евгенией Андреевной у входа на кухню (она еще так и не ушла к себе на четвертый этаж за свечами для елки) и, увидев дочку капитана Солдатенко Евку, та пробегала уже в бог знает какой раз мимо с тяжелым утюгом из кухни, остановила ее: «Эй, Ева, что ты все бегаешь, отца с матерью выглаживаешь, а я неглаженая стою». — «Давайте, теть Катя, что вам погладить?» Серьезная, Евка остановилась. «Да вот платье на заднице мятое». — Тетя Катя отставила зад, показывая, где у нее измято платье.

Услужливая Евка исполнительно приложила к большому заду тети Кати утюг. Тут-то тетя Катя и закричала от боли.

Вообще-то тетя Катя сама была виновата. Все знали, что семнадцатилетняя Евка девушка трудолюбивая и серьезная, однако думает медленно и тяжело. До нее не дошло, что утюг, только что снятый с плиты, горяч, а платье тети Кати растянуто не на гладильной доске, но на пышной живой плоти.

Ожог оказался несерьезным, жена капитана Солдатенко утащила Евку, грозясь снять с нее штаны и выпороть здоровую дуру ремнем, офицеры у лестницы покатывались от хохота, пробежал по коридору, отряхивая на ходу снег, взволнованный, в шинели и шапке, Агибенин, он искал начальника штаба… «Айда, ребята, кататься с горы!» — предложил Ленька, которому надоело ожидание. И, прихватив пальто, Ленька побежал по коридору к лестнице. «Эдик, оденься!» — крикнула мама. Он торопливо, боясь отстать от Леньки, натянул шубейку…

Снаружи так себе и шел снег, и было потому светло. Сооружать во дворе ледяные горы строго воспрещалось, но отступившие во время летнего наступления на них красноармейцев развалины обнажили природный наклон почвы, почти холм, с которым так и не решили, как поступить. Срывать его или использовать в хозяйстве? Нерешенный, он уже в ноябре с помощью дождей и мороза покрылся коркою льда, и с ледяного языка этого дети с удовольствием катились, доскальзывая к самому жилищу лошадей, с хрустом ударяясь санками о его ограду. Если строить гору было запрещено, то скатываться с уже готовой запрещено не было.

Санки были все самодельные, из бросового дерева. Никаких алюминиевых легкостей промышленность еще не производила. Плоскости санок асов сгорокатания были обиты жестяной полоской (полоску добывали, срывая ее с ящиков у продовольственного магазина). У лошадей имелись свои сани: очень большие, но тоже самодельные — продукт плотничьей фантазии некоего сибиряка-сержанта, уже отслужившего свой срок. На те сани возможно было усадить всех малышат двора, и могучее сооружение не прогибалось даже. Однако всякий раз, когда возникала необходимость соединить сани и лошадей, появлялась проблема. Сибиряк предусмотрел в конструкции такое количество веревок, узлов и прочих хомутов, что, когда изобретатель отбыл в свою Сибирь, никто уже не мог расшифровать его заветов, касающихся процесса запряжения. Запрягали как придется, и потому сани функционировали нечасто. В любом случае три четверти года они проводили в стоячем положении, у стены конюшни… так что с ними было больше хлопот, чем толку от них, с этими санями…

Оказалось, что в спешке никто не захватил санок. Потому первые несколько съездов им пришлось совершить на подсобных предметах, обнаруженных во дворе. На ящике, на крыле «опеля», забракованном Шаповалом и еще не вынесенном куда следует, на двух дощечках и без подсобных предметов, присев на корточки, обняв для устойчивости колени руками, и просто на попе, лишь подтянув под нее пальто. Спуск, хотя и не крутой, сопровождался визгами восторга. Прислушавшись, можно было услышать эхо со стороны другого двора, через развалины. Может, там тоже катались с горы. Или это развалины отразили детский визг и вернули?.. Ленька сказал, что нет, горы в его дворе не построили, да и если бы гора была, тамошняя малышня слишком труслива, дабы должным образом использовать гору…

Странно было находиться в столь поздний час во дворе. Только Леньку мама-официантка не обременяла регламентированным часом «отбоя», и он похвалялся, что порой, как взрослый, не спит до полуночи. Нормально малыш обязан был в девять часов, хочешь не хочешь, забираться в постель.

Потому вся малышня без исключения, даже самые сонные сони, мечтала не спать до полуночи. Эдик никогда еще не испытывал, что такое не спать до полуночи. Он пытался фантазировать на тему этой самой полуночи. Ему казалось, что в этот час суток должны происходить (пока малышата спят) именно самые интересные события, их жадные взрослые сберегают только для себя. Может быть (его всегда интересовала проблема прохода сквозь стены, так же, как и проблема летания), ты нажмешь на стену, а в ней аккуратненько открывается дверь. А за дверью… там очень тепло и живут волшебники и чудесные животные невиданной красы. Искаженную, возможно, кто-то рассказал малышне историю о рождении Христа, потому от полуночи Нового года ждали появления волшебников в шелках и масках (волхвы?) и животных. Но не злых и голодных, как в цирке, но красивых и исполненных величия. Там… Эдик прикидывал, кто может оказаться за дверью. Обязательно лев с долгой гривой (он позволяет садиться на себя малышонку-красноармейцу), чудесный бык со множеством светлых глаз… Но не черный, как на сельскохозяйственной выставке, но снежно-белый…