— Я понадоблюсь защищать его в битве, когда шотландцы развяжут войну.

— Я надеюсь убедить Дэвида не нарушать перемирия, — ответил Тарстен, склоняя свою голову над чашей и поднося ко рту ложку с тушеной рыбой.

Он был сильно удивлен и обеспокоен. Никогда еще не случалось, чтобы несчастья Хью были связаны со службой у сэра Вальтера и полагал будто ему не дает покоя его положение подкидыша. Тарстен поискал пергаментный лист, на котором расписался спустя несколько дней после того, как принял Хью под свою опеку. Он мог вспомнить любую мелочь, касающуюся этого события, и ему не потребовалось бы много времени для уточнения деталей, так как достаточно было бегло просмотреть этот документ.

Годами Тарстен раскаивался, что не провел более глубокого расследования. В то время ему было не до него, так как следовало соблюдать сроки предстоящих визитов. К тому же он верил в свое скорое возвращение в Дарем и на досуге надеялся разобраться с фактами. Но Тарстен ошибся. Во-первых, он был настолько занят делами новой дарованной епархии, что неделями и месяцами не мог отвлечься на что-либо иное; затем начались хлопоты с Кентербери, и он вынужден был писать папе ходатайство о своем деле. Успех ходатайства только навлек на него гнев короля Генриха и начались годы вынужденного изгнания. Потом у него была возможность вернуться в Дарем и порасспросить о рождении Хью и о его матери, но он был уверен, что никто в женском монастыре не вспомнит ее, так как настоятельница умерла, а многие из сестер уже покинули монастырь. Вновь прошли годы, и Тарстен по прежнему был занят, возвратившись к правлению своей епархией после долгого отсутствия, а затем стало слишком поздно.

Как ни странно, Хью никогда не задавал вопросов о своем происхождении. Он воспринял тот факт, что не является сыном Тарстена, так как знал — тот никогда не лгал, хотя Хью мог быть прижит от любовницы или даже от жены, поскольку это было обычным делом для священников. Ребенком его, похоже, вполне устраивала та любовь, какой он был одарен как питомец, и Тарстен не решался нарушать спокойствие дитя тем, что того не интересовало из-за равнодушия или нежелания узнать правду. Тогда, казалось, проблема родителей Хью вообще не вызывала затруднений.

— Но если у меня ничего не получится с Дэвидом, — продолжал Тарстен, все еще думая, поднять или нет вопрос о происхождении Хью, — то тебе ничего не помешает исполнять свой долг перед сэром Вальтером.

— В таком случае я уверен: моя служба вам никому не причинит вреда. — Хью широко улыбнулся. — Юноши будут справляться со всем гораздо быстрее меня и сейчас как раз самое время поручить им более ответственные дела.

Тарстен, который поднес ко рту и проглотил вторую ложку с тушеной рыбой, поднял голову.

— Ты так рвешься улизнуть со службы сэру Вальтеру, что даже не спросил меня: почему старому мирному служителю церкви требуется рыцарь?

Этот вопрос ошеломил Хью и он воскликнул:

— Я не рвусь улизнуть от сэра Вальтера!

Затем, покраснев под добрым, но пронзительным взглядом Тарстена, добавил:

— Это правда или почти правда, отец. Я люблю сэра Вальтера, а он — меня, это и есть источник переживаний.

Сказав это, Хью понял, что лучше будет продолжить и описать положение дел. Он был способен так поступить без угрызения совести, так как приглашение Тарстена на службу к себе разрешит создавшееся положение, и его опекуна уже больше ничего не будет беспокоить.

Но когда Хью закончил рассказывать о беспокойстве и ревности со стороны близких сэра Вальтера и его собственном страхе причинить боль хозяину, поведав тому обо всем или уйдя от него без всяких на то оснований, Тарстен отрицательно покачал головой.

— Это глупость, Хью. Почему ты раньше не рассказал мне об этом?

Хью засмеялся.

— Не знал, что старому и мирному церковному прелату понадобится воин. В чем дело, отец?

— Воин мне понадобится со временем, сын мой, но сейчас я хочу покончить с этим дельцем. Я стар, но, надеюсь, от старости не поглупел, и, считаю, ты достаточно молчал об этом, не желая беспокоить меня. Ты все еще полагаешь, что добьешься в этом успеха?

Хью ответил с некоторой горечью:

— Нет, отец.

— Самообман в мирских делах, особенно когда вызван добрыми побуждениями, не является грехом, но он может породить излишние страдания. Твои переживания из-за семьи сэра Вальтера еще не все, что мучает тебя, сын мой?

— Нет, отец, — признался Хью со вздохом, — но говорить о другом мне кажется бесполезно. — Затем он улыбнулся. — О, нет. Я знаю ваш ответ наперед. Я достаточно часто его слышал: «Чем больше умов решают задачу, тем больше шансов на то, что она будет решена. А если все они помолятся, то им может быть даровано провидение господне». Но для того, чтобы решить мою задачу, понадобится не провидение, а сверхъестественное чудо, а я не выгляжу святым для божественного вмешательства, особенно в этом случае, так как виноват сам. Я заглянул слишком высоко, отец, и увидел женщину, которую желаю, но она далека, совсем далека от меня.

Слушая, как Хью описывал ревность родных сэра Вальтера, Тарстен старательно обдумывал, а не поднять ли вопрос о происхождении Хью. Теперь он спросил:

— Потому что ты можешь быть незаконнорожденным?

— Могу быть? — переспросил Хью. — Но я считал, что моя мать искала приют в Дареме, так как была отвергнута собственными родителями. Из этого я предположил, что она испытывала трудности с… каким-то человеком, который по происхождению был ниже ее.

— Хью! Кто тебе сказал об этом? — Тарстен выглядел потрясенным.

— Я не знаю, отец, — ответил Хью. — Я… мне кажется, всегда это знал. Моя мать могла…

— Тебе еще не было и одного дня от роду, когда твоя мать вверила твою судьбу Святому Георгию в церкви Дарема, — резко оборвал его Тарстен. — А спустя полчаса умерла. Она ничего не могла тебе сказать, да и мне сказала мало — твое имя, и только. "Хью, Хью… ", — все время повторяла она, а затем: «Заботься о нем», на что я с радостью дал обещание и еще: «Сами, сами». Я старался объясниться, но она не могла понять, а только плакала и говорила «сами». Тогда я повторил обещание.

— И вы, несомненно выполнили его, — сказал Хью, резко поднимаясь и обнимая своего опекуна.

Тарстен поднял голову и поцеловал Хью, но затем вздохнул.

— Я всегда любил тебя, и моя забота о тебе, не является заслугой. В самом деле, мне иногда хотелось вновь пережить те чувства, какие испытывал, когда вынимал тебя из купели и выносил на своих руках из церкви, давал сосать свой палец пока не нашел для тебя кормилицу… Хью! Это была безумная женщина!

— Моя кормилица? Я вряд ли смогу вспомнить ее.

— Но, может быть, именно она выдумала эту историю. Может быть, я сказал ей, что твоя мать была леди, желая обеспечить за тобой надлежащий уход, и… Да, сейчас припоминаю, она спросила, заберут ли тебя от нее или ей пойти с тобой, когда придет твой отец. Должно быть я пояснил, что не знаю, кто он…

— И, вероятно, она сочинила историю вдобавок к словам, которые вы слышали.

Но, говоря это, Хью улыбался. Затем вновь поцеловал Тарстена и добавил:

— Не смотрите так горестно, отец, умоляю вас. Ничего плохого не сделано. Надо всегда предполагать худшее — это спасло меня от несбыточных мечтаний и тщеславия.

Тарстен медленно покачал головой.

— Ты не понимаешь, Хью. Может быть, я сделал тебе большое зло, очень большое зло.

— Вы сделали мне только добро, — неистово убеждал его Хью.

Тарстен опять покачал головой, не изменив своего убеждения.

— Я говорил себе, что у меня не хватало времени искать твоего отца или даже узнать поподробнее о матери, но, боюсь, не это было действительной причиной. Не пожелал ли я в глубине души сохранить тебя для себя самого? Что плохого случилось бы, задержись я в Дареме на денек-другой. Но я исчез на следующий день, унося тебя с собой…

— Отец, — нежно проговорил Хью, беря за руку Тарстена и сильно ее сжимая, желая привлечь внимание старика, — вы не скрыли свое имя, сказав его сестрам. Вы знаете, что если бы кто-либо расспрашивал о моей матери, то сестры направили бы его к вам в Йорк. А это совсем недалеко. Значит, никто не приходил с расспросами и ваше желание сохранить меня, — за что я больше всего благодарю Господа, — не могло принести мне вреда. Скорее всего, история, придуманная кормилицей, правдива.