- Что ж, Вите помогаю с диссертацией, - улыбнулась она, и я сразу вспомнила розовые щеки и наивные синие глаза ее атлетического Вити.

- Ну, а плавание, а пение? - воскликнула я еще с надеждой.

- Это все очень пригодилось, - сразу согласилась она, кивнув на детей. - Старшую сумела определить в бассейн - а попробуй без связей. Младших приняли в экспериментальный класс музыкальной школы - там программа, как в консерватории, если б я ничего в этом не понимала, нечего было бы и связываться - многие родители не справились и ушли.

- Ну а ты-то, ты-то сама? - все домогалась я.

- А что я, теперь вот они, - вздохнула она, опустив глаза на детей, а потом принялась рассказывать, что старшая подает в плавании большие надежды, а близнецов очень хвалит учитель музыки. Я тоже посмотрела на девочек и увидела, действительно, очень хорошенькие, смышленые личика, прозрачные, умненькие глазки. А еще я увидела юбочки и косички и подумала, что хоть они и подают сейчас надежды, но ведь они тоже, конечно, вырастут женщинами. А она все говорили про их успехи, и глаза ее блестели по-старому от сознания их способностей, и от предвкушения их долгого, интересного пути, от уверенной радости, что все это с ними, конечно, будет. 1983

Тамада

На свадьбы мы с ним ходим чуть не каждую пятницу. Женятся все его друзья, Раньше я удивлялась, откуда у человека может быть столько друзей - у меня даже в голове мутится, когда я вспомню все свадьбы, на которых мы были, всех женихов - толстых и тощих, в джинсах и в рюшах, плешивых и ни разу не бритых, от одного воспоминания мне нехорошо - ну их всех в болото.

Раньше я не могла понять, откуда он их знает, потом, приметив на какой-то свадьбе смешного бородатого гнома, узнала его и на следующей - уже в женихе. Друзья моего мужа плодятся и множатся, как кролики: где бы он ни побывал больше часа, он обязательно выдернет оттуда парочку.

На свадьбах он всегда тамада. Мы с ним сидим на одном и том же месте по левую руку от жениха - он, очень высокий, в отлично сшитом костюме, с длинноватыми, чуть растрепанными кудрями, весь лучащийся энергией, коммуникабельностью и приветливостью, и я - тоже очень высокая молчаливая брюнетка, я сижу рядом, как изваяние; начинаются танцы, я всегда открываю их вместе с ним, что-что, а танцевать я умею, после него меня приглашают многие, и я, как автомат, танцую, танцую.

Он на свадьбе - везде. Он начинает незаметно. Сначала он просто просит наполнить бокалы. Стандартная фраза, но сказана так убежденно, что все разнесенное застолье сразу чувствует руководящую руку, перестает тянуть кто в лес, кто по дрова, смотрит уже на него, а вскоре рты у всех до ушей, и по первому его слову они готовы идти хоть в присядку.

Подчиняться ему, действительно, приятно. Он - не насмешливый тамада, руководящий обществом, слегка презирая его, он - душа нараспашку, в его улыбке - солидарность с каждым сидящим, искреннее чувство симпатии и к неуклонно напивающемуся студенту, и к следящему за этим с осуждением старцу, и к юным родственницам невесты, жаждущим попрыгать, и к их молодящимся мамашам, подрагивающим крутыми боками в объятиях старомодных шаркунов.

- Противопоставляем! Мы вечно противопоставляем! - где-то в середине веселья восклицает он очередной тост. - Отцы и дети, филологи и экономисты, миллионеры и нищие - да что говорить, мы все такие разные, но... Мы любим их! - прекрасным в своей раскованности жестом он указывает на невесту с женихом. - А они любят нас! Мы нужны им, они - нам, значит, мы объединены и поэтому нужны друг другу!

И сияющими глазами публика смотрит на него и, в самом деле, готова лобызаться, а он при звуках грянувшего оркестра идет вдоль столов и поднимает остатки мнущихся со словами: "Вы танцуете? Нет? Так мы научим!" приводит в круг то одну, то другую пару, и вот они уже с энтузиазмом дергают руками и ногами, а он болтает о чем-то в сторонке с приятелем, поглядывая на запущенный им круг, сам приплясывая и посмеиваясь над своим танцем.

Я его на свадьбах стараюсь не беспокоить. Если он вдруг обратится ко мне: "Потанцуем?", я насмешливо фыркну, потому что он предлагает мне это тем же приподнято-дружелюбным тоном, каким приглашает к столам киснущую за столом молодежь. Его черт те чем лучащийся взгляд, едва остановившись на мне, как и на любом другом радостно вскинувшемся госте, уже скользит на следующего, и дальше по кругу. Его взгляд плоский, как тарелка, и спроси я у него в этот момент: "Скажи-ка, милый, ты меня вообще-то любишь?", он громко воскликнет: "Все мы здесь любим друг друга!", обнимет одной рукой меня, другой - первую попавшуюся девицу и пойдет отплясывать с нами чечетку, причем девица будет волноваться, сбиваться с ноги и ухать невпопад, как бегемот.

Дома у нас беспрерывно звонит телефон, всегда околачивается пара-тройка гостей, но если вдруг ненароком оборвется телефонный кабель, грянет тридцатиградусный мороз с метелью, и мы задержимся вдвоем дома, он побродит из угла в угол, покрутит ручки телевизора и вдруг, присоединясь к залившемуся на экране хору, взревет: "Ой, мороз, моро-о-оз!" и поведет плечами так похоже, что кажется, и на нем красная косоворотка, хочешь - не хочешь - улыбнешься, а ему только этого и надо, он уже оглядывается по пустым углам и с надеждой смотрит за окно, не покажется ли там хоть люлька со строительным рабочим.

Я думаю, если бы он был эстрадным певцом или, на худой конец, дирижером симфонического оркестра, он получал бы необходимую ему дозу восхищения на работе. На, увы, он программист и, насидевшись на работе наедине с компьютером, спешит наверстать упущенное в свободное время.

Я молча отплясываю с ним на свадьбах, сижу рядом у костра, отгоняя кусающих его мошек, слушаю его пение под гитару вместе с восторженной компанией. Я несусь за ним по лыжне, когда в затылок дышит еще орава лыжников и зажмуриваюсь, потому что, слетая с гор, он выделывает им на потеху поразительные антраша. Я с тоскою думаю, что отлучить его от толпы невозможная задача...

1985

Эта зануда Кишимиди

Интересно, а что бы вы сделали, если валяется кошелек, и все только топчутся около него каблуками, а внутри - не рубль, не два, а целых пятнадцать, а рядом продают дешевые тряпочные босоножки?

Я, конечно, тоже громко крикнула: "Чей кошелек?" И повторила потише: "Кто потерял кошелек?" И просто сказала: "Что, никто не потерял?" Но кому какое дело до кошелька, когда продают дешевые тряпочные босоножки, и когда босоножки кончаются. А в руках у меня как раз пятнадцать, а до них даже не было копейки позавтракать - я же только вчера потратила двести пятнадцать на югославское пальто!

И, естественно, я врываюсь в середину очереди, и через двадцать минут я уже растерзана, без денег, но с коробкой. И смотрю я уже на босоножки, но чуть-чуть поглядываю и на чей-то пустой теперь кошелек, и в это самое время под ноги мне с визгом: "Ой, я потеряла здесь кошелек!" бросается толстуха Загребельная, а из-за нее уже высовывает нос эта зануда Кишимиди.

- Как же ты купила босоножки? - смотрит она на меня своими ясными глазами. - Ведь с утра у тебя не было даже копейки позавтракать. Разве вчера не ты потратила двести пятнадцать на югославское пальто?

- Не потеряй я кошелька, я бы тоже могла купить эти модные босоножки! глядя на коробку ноет Загребельная.

- Мне их одолжила одна знакомая продавщица, - рассматривая соседнюю крышу, говорю я, хотя у меня, конечно, нет здесь никаких знакомых продавщиц.

- У тебя же нет здесь никаких знакомых продавщиц, - пожимает Кишимиди своими тощими плечами.

На душе у меня, естественно, паршиво. Мне, конечно, нравятся тряпочные босоножки, но не могу же я совсем украсть теперь известно чей кошелек, не могу же я признаться, что нашла его и потратила денежки Загребельной, и от расстройства я даже забываю вытереть мокрой тряпочкой свое рабочее место.

- Ты, наверное, чем-то расстроена, даже не вытираешь мокрой тряпочкой свое рабочее место, - заявляет с порога эта зануда Кишимиди.