— Право, я не ошибаюсь… Это мадемуазель Фрикетта.

— Она самая, и со мной Барка и мой зебу.

— Отчего вы пылаете, как жженка?

— Это я придумала средство, чтобы убежать от гавасов, захвативших нас в плен.

— Очень рад, что вижу вас здоровой и невредимой. Эй, двое молодцов, проводите гостей в палатку капитана!

Пять минут спустя Фрикетту и ее спутника приветствовал офицер, удивленный и обрадованный не менее своих подчиненных. По счастливой случайности, этот офицер оказался тем самым, который присутствовал при похоронах капрала Пэпена. Можно себе представить его радость при встрече.

В нескольких коротких фразах молодая девушка рассказала все — нападение, плен, дерево повешенных, приговор, бегство.

— Как это вам пришло в голову такое оригинальное средство? — спросил изумленный капитан.

— Это очень просто устроить. Я употребила раствор фосфора в скипидаре. Обмакнув в него губку, я вымазала себя, Барку, а остальным брызнула на зебу.

— Да! Да! Но все же чрезвычайно остроумно. Не всякому пришло бы в голову подобное средство.

Фрикетта предусмотрительно спрятала в карман пузырек с остатком скипидара. Она намочила им платок, обтерла лицо и приказала Барке сделать то же. Скипидар, улетучившись, унес с собою большую часть фосфора, но все же его оставалось еще достаточное количество, и Фрикетта с Баркой походили на каких-то двух гигантских светляков.

Утром, впрочем, все исчезло. Можно представить себе, какой шум произвел подвиг молодой девушки и сколько приветствий она выслушала.

Однако все это подействовало на нервы молодой девушки, и она чувствовала во всем теле озноб — предвестник приступа лихорадки.

«Правда, мне что-то нездоровится, — думала она. — Быть может, еще доберусь как-нибудь до Андрибы, а уж до Тананаривы никогда не доехать!»

В первый раз, увидав упадок своих сил, она усомнилась в себе, и не без причины. Капитан ласково, приводя самые веские доводы, уговаривал ее отказаться от ее плана, сказав в заключение:

— Самые крепкие люди падают, как мухи, под губительным действием солнца и опасной болезни. Вот нас уже здесь полтораста человек, отправляющихся на поправку из Андрибы в Сюбербиевилль, как неспособных следовать за колонной. И вы думаете, не тяжело это бездействие для нас, военных! Последуйте нашему примеру. Отступите не перед неприятелем, а перед неумолимою болезнью, сокрушающей самых храбрых и сильных.

Фрикетта сдалась, наконец, на его советы и уступила. Не прошло и трех часов после этого, как она слегла в сильном приступе лихорадки. За ознобом последовал бред, тошнота, боль во всем теле. При отряде находился доктор, сам больной, едва державшийся на ногах. Он осмотрел Фрикетту и дал ей хорошую дозу хины.

— Что это еще? — говорила она, бравируя. — Нежничать вздумала, будто время есть на то!

— Что делать, вы платите дань климату. Рано или поздно, вы сами знаете, этого надобно было ожидать… Я предписываю вам полный покой — нравственный и физический… Слышите?

— Да, я повинуюсь вам беспрекословно и благодарю вас от всего сердца.

Ее положили в повозку рядом с Баркой, державшим над ее головой первобытный зонтик, который он смастерил из листьев латании. Кабила крайне удивила болезнь докторши. Грустный, он окружал больную предупредительными неловкими заботами.

Хина произвела хорошее действие, но больной был необходим безусловный покой, как предписывал доктор, а его бедная Фрикетта могла найти только в Сюбербиевилле; дорога же была бесконечно утомительная. Сколько толчков пришлось вынести, пока повозка катилась по этому скорбному пути.

Колонна состояла более чем из восьмидесяти тряских экипажей, полных несчастными страдальцами.

То было настоящее шествие привидений, бледных, осунувшихся! Ужасный вид представляли эти молодые люди, возраст которых нельзя было определить при их впалых глазах, длинных бородах, исхудалых телах, в одежде, которая висела на них, как на вешалках!

Сидя попарно, как в клетке, они прислонялись плечом к плечу, мрачные, молчаливые, вздрагивая от боли при всяком толчке повозки.

Некоторые, несмотря на полный упадок сил, стояли, прислонясь к стенкам, с заряженными ружьями, готовые защищаться от неприятеля, таившегося в кустарнике, окаймлявшем дорогу.

Временами один из них падал с протяжным стоном; тело его несколько раз судорожно вздрагивало, и он умирал, лежа рядом с испуганным товарищем. На привале выкапывали могилу, и красная земля поглощала еще одного из сыновей Франции!

В состоянии Фрикетты не замечалось ни ухудшения, ни улучшения, но, как всегда бывает в подобных случаях, она слабела с ужасающей быстротой. Бледность сменила румянец на ее лице, щеки ввалились. Питаясь громадными дозами хины, молодая девушка лежала в повозке под защитой зонтика Барки, с ужасом следившего за устрашающим ходом болезни.

Солдатики, все знавшие ее и ценившие ее заботы о больных, забывали собственную болезнь. Эти молодые люди, сами страдавшие так жестоко, старались доставить ей какое-нибудь маленькое удовольствие: один добывал освежающий плод, чудом уцелевший на дереве; другой приносил цветок, за которым он сходил, спотыкаясь каждую минуту от слабости; третий спешил к ней с кружкой свежей воды, которую зачерпнул из родника.

Наконец, достигли Сюбербиевилля. Это была первая большая остановка на обратном пути; но скольким суждено было остаться здесь.

Осмотрев всех больных, доктор отобрал наиболее крепких, которых можно было немедленно направить в Амбото, Анкобоку и Маюнгу.

Бедная Фрикетта не могла попасть в число этих избранных — ее болезнь была слишком серьезна. По приезде в Сюбербиевилль у нее начался бред. Она уже не узнавала своего друга — доктора, смотревшего на нее с глубоким отчаянием.

Он велел перенести больную в обширную хижину, хорошо проветренную и прохладную, и с самоотвержением, не ослабевавшим ни на минуту, начал оспаривать ее у смерти.

Неутомимый Барка поместился у изголовья своей госпожи и ухаживал за ней, забывая сон, не думая об усталости, почти не отходя, чтобы что-нибудь съесть. Фрикетта в беспамятстве смотрела на него бессознательным взглядом, казалось, ничего не слыша; жизнь еле теплилась в ней.

Жар несколько уменьшился, но из-за такого упадка сил доктор боялся малокровия.

Когда больные в госпитале узнали о болезни Фрикетты, все горевали. Унтер-офицеры, арабы-проводники, сенегальские стрелки — все хотели знать о состоянии ее здоровья и содрогались при мысли, что их верный друг лежал при смерти.

Между письмами, прибывшими из Франции, было несколько для Фрикетты

— целые тома, написанные отцом и матерью, которые, узнав, наконец, где дочь, радовались возможности ее возвращения.

Молодая девушка не имела сил сама распечатать конверт и читать письмо, буквы которого казались ей неразборчивыми каракулями. Когда же доктор, по ее просьбе, прочел ей несколько слов, в ее глазах блеснул луч сознания. Две крупные слезы скатились по ее щекам, белым, как слоновая кость, и она тихо проговорила:

— Боже! Увижу ли я их когда-нибудь!

Большая, массивная, приземистая, но довольно быстрая на ходу, шхуна шла по синим неспокойным волнам Таджурского залива. Она вышла из возникшего недавно маленького французского владения Джибути, белые, кокетливые домики которого отчетливо выделялись на полосе сероватого прибрежного песка.

Экипаж шхуны, направлявшейся, по-видимому, в Обок, состоял человек из десяти матросов арабского типа — худых, проворных, молчаливых.

Оставалось около часа до восхода солнца. Вдали голубоватый горизонт с легким опаловым отливом начинал алеть. Погода была чудная, несколько свежая, благодаря легкому ветерку, поднявшемуся на рассвете, надувавшему паруса и заставлявшему весело скрипеть снасти.