Но со второй половины XV века эти патриархальные времена кончаются. Карл Смелый, принудив швейцарцев сплотиться для защиты от его нападений, обнаружил им тайну их силы. Швейцарская пехота прослыла непобедимой. Упоенные славой своих побед, горцы возымели честолюбие занять место среди европейских держав. Со своей стороны, последние решили воспользоваться храбростью швейцарцев для собственных интересов. В истории Швейцарии наступает новая эра. Конфедераты начинают принимать участие в чуждых им интересах европейской политики, вступают в союз с иностранными государями, нанимаются к ним на службу.

Войны за Ломбардию в начале XVI века еще более возвысили значение Швейцарии. Французский король, папа, император – все они наперебой стали угождать конфедератам, стараясь переманить их на свою сторону. Тайные подкупы, открытая раздача крупных денежных сумм влиятельным лицам и целым кантонам, обещания богатой добычи и щедрого жалованья – вот те сети, в которые улавливались бедные горцы. Послы иностранных государей со своими многочисленными свитами систематически развращали народ. В городах, где заседали союзные сеймы, они устраивали один праздник за другим, старались пробудить в населении страсть к роскоши и наслаждениям, заставляя бедное дворянство, до тех пор весьма мало отличавшееся от простых поселян, всеми силами тянуться за ними и подражать их вольной роскошной жизни. Чтобы удовлетворить пробудившейся потребности в роскоши, оставалось только одно средство – поступить на иностранную службу. И вот швейцарцы сражаются сегодня за папу, завтра – за императора, послезавтра – за французов. Кто лучше платит, тот и господин.

Легко понять, к каким плачевным результатам должна была привести подобная система. Победители при Грансоне и Муртене перестали руководствоваться иными соображениями, кроме материальных. Прежнее единение исчезло. Народ распался на множество партий, и раздоры между ними проникали даже в недра семейств. В то время, как правительства кантонов обещали свое содействие одному государю, агенты другого также разъезжали по стране и тайно вербовали себе приверженцев. Дети продавали себя вербовщикам против воли родителей, подданные – против воли правительств. Прежние патриархальные нравы быстро портились. Деньги, нажитые без труда, так же легко и проживались; чтобы добыть средства для продолжения беззаботной жизни, вернувшиеся с поля битвы победители снова спешили продать свои услуги на рынке наемников. Целое поколение отвыкало от труда, от мирных занятий и промыслов. Молодые люди возвращались на родину с привычками необузданных людей, оторвавшихся от семейного очага, вносили в простую неиспорченную среду все пороки больших городов. Корыстолюбие, продажность, упадок семейных начал были естественными последствиями наемничества и грозили свободе Швейцарии большими опасностями, чем все военные силы Габсбургов и бургундцев.

Таково было в начале XVI века внутреннее состояние Швейцарии. Нельзя сказать, чтобы швейцарцы совершенно не сознавали угрожающей им опасности. Время от времени поднимались протестующие голоса против чудовищно разраставшегося зла, на сеймах и народных собраниях принимались даже решения окончательно отказаться от наемничества и иностранных пенсий. Но эти решения соблюдались недолго. Стоило зазвенеть французскому мешку с кронами, стоило показаться папскому уполномоченному с посулами всевозможных благ и в этом, и в будущем мире, – и все благие намерения забывались, и швейцарцы снова шли проливать кровь, свою и чужую, за совершенно безразличное для них дело.

От церкви благодетельного влияния ждать было нечего. Она и сама, как мы сказали, находилась в таком же состоянии разложения, как и везде в тогдашней Европе, если не еще худшем. Монахи и священники, за редкими исключениями, были круглые невежды, умевшие только бормотать несколько непонятных им самим латинских молитв и служить мессу. Высшее духовенство заботилось лишь о собственных интересах и обращало пороки и суеверие своей паствы в выгодные статьи доходов. И те, и другие погрязали в разврате и подавали мирянам самые недостойные примеры. Некогда швейцарцы были глубоко религиозным народом, слепо почитавшим духовенство и папу, на которого они смотрели как на существо сверхъестественное. Но страшный упадок духовного сословия сильно подорвал его авторитет в глазах народа. Еще больший удар обаянию церкви был нанесен итальянскими походами. Швейцарцы воочию увидели те безобразия, какие творились при папском дворе, – и прежнее благоговейное отношение к наместнику Христа сменилось скептическим, даже презрительным отношением. Сложились даже характерные пословицы в этом духе: “Кто едет в Рим, пусть оставит набожность дома”, “Чем ближе к Риму, тем хуже христианство” и т.п. А вместе с утрачиваемым доверием к церкви падала в народе и религиозность, так как в те времена церковь и религия были, можно сказать, синонимами.

Таким образом, Швейцария, при всем своем внешнем величии, стояла на краю гибели. Чтобы спасти общество и церковь от угрожавшего им полного разложения, необходима была глубокая коренная реформа в той или другой сфере. Швейцария нуждалась в преобразователе, который, во имя авторитета, более могущественного и неоспоримого, чем пошатнувшийся авторитет церкви, пробудил бы религиозное и национальное самосознание народа, возродил бы его к новой, лучшей жизни. Эта громадная задача была по плечу только сильному, глубоко убежденному человеку. И такой человек появился – им стал Цвингли.

Родина и семейство Цвингли. – Первые впечатления. – Влияние дяди. – Учебные годы в Базеле, Берне и Вене. – Учительство в школе св. Мартина. – Любовь к музыке и дружба с Лео Юдом. – Влияние Виттенбаха. – Цвингли становится священником

В восточной части Тоггенбурга (в нынешнем кантоне Санкт-Галлене), на лесистом склоне горы раскинулась деревня Вильдгауз. Это одна из самых возвышенных местностей Швейцарии. На этой высоте не поспевают уже никакие плоды. Только роскошный альпийский ковер покрывает узкие долины и стелется по склонам гор, над которыми громадные скалистые массы гордо поднимают к небу свои обнаженные вершины.

Жители Вильдгауза, как и все тоггенбургцы, самой природой предназначались быть пастухами. Как только в первых числах мая горы покрывались зеленым ковром, они выгоняли свои стада на пастбища, поднимаясь вместе с ними все выше и выше, пока, в конце июля, не достигали обнаженных частей Альп. Тогда они так же постепенно начинали спускаться в долины и к осени возвращались домой. Это был веселый жизнерадостный народ, страстно любивший пение и музыку, свободолюбивый и еще не утративший прежней патриархальности нравов. По праздникам молодые люди, принужденные оставаться дома, чтобы справлять домашние работы и заготовить сено на зиму, спешили подняться на горы к своим более счастливым товарищам. Еще издали пастухи приветствовали их звуками своих рожков, гулкое эхо разносило по горам их перекликания, а вечером, под открытым небом, при пении и звуках незатейливых инструментов, справлялись веселые пастушеские праздники. В зимние вечера в хижинах горцев также часто слышались пение и игра, так как в редком доме не играли на каком-нибудь инструменте.

В этой-то простой, близкой к природе обстановке, на чистом горном воздухе провел свои детские годы будущий швейцарский реформатор.

Несколько влево от дороги, среди зеленого луга, в Вильдгаузе стоит еще и поныне скромный деревенский домик. В этом домике, в семействе старшины (аммана) вильдгаузской общины 1 января 1484 года родился ребенок, названный по имени отца Ульрихом.

Семейство Цвингли принадлежало к самым богатым и уважаемым между жителями гор. Незадолго до этого времени население Вильдгауза освободилось из-под тяжкого феодального гнета, под которым держал его санкт-галленский аббат. Этим освобождением оно обязано было, главным образом, своему амману, пользовавшемуся вследствие этого большим авторитетом. Брат его, Варфоломей Цвингли, был первым пастором, избранным самой общиной. Мать реформатора, Маргарита Мейли, также была из хорошей фамилии, насчитывавшей среди своих членов несколько лиц духовного звания.