Маша тяжело опустилась на стул, уронив лицо на руки, Сивачев захлопнул ставни и сел напротив.

– Ну, так что же Сибирцев? – усмехнулся он.

– Здесь я, Сивачев, – негромко сказал Сибирцев, входя в зал. – Руки, руки, – спокойно добавил он, поднимая наган и видя, как Яков схватился за кобуру. – Встать!

Сивачев медленно поднялся, держа раскрытие ладони на уровне плеч.

Маша, подняв глаза, с ужасом переводила взгляд с Сибирцева на брата.

– А теперь, Сивачев, расстегни ремень и сбрось портупею. Одно лишнее движение – стреляю.

Яков медленно снял ремень с кобурой, бросил на пол.

– Два шага назад! – скомандовал Сибирцев, потом подошел и, не отводя от Якова нагана, поднял его сбрую, расстегнул кобуру и, вынув сивачевский наган, сунул себе в брючный карман, а ремень отбросил в сторону.

– Маша, могу я с ним поговорить один на один?

– Конечно, Михаил Александрович, – тусклым голосом сказала Маша и сделала попытку встать. Потом, опустив голову, она оттолкнулась двумя руками от стула и медленно, через силу пошла скрипучими ступеньками к себе наверх.

Сибирцев плотно прикрыл обе двери – в коридор и в свою комнату, подвинул стул ближе к керосиновой лампе, которую, оказывается, зажгли, а он думал, что сидели со свечой, и кивнул Сивачеву на стул.

– Ну, Сивачев, а теперь рассказывай. Все мне рассказывай, бандит Яков Сивачев. – Сибирцев смотрел на Сивачева, а сам невольно вспоминал свою встречу с Кунгуровым, когда тот предъявил ему на опознание избитого до неузнаваемости Яшу.

…Ротмистр Кунгуров приехал к Снбирцеву, едва рассвело. Тяжелая ночь, в которой были и сумасшедший карточный проигрыш Сибирцеву, и обильное возлияние, казалось, вовсе не отразилась на нем. Разве что выдавали зеленоватая кожа обтянутых щек и нервно сжатые сухие губы с подрагивающим в уголке рта изжеванным мундштуком папиросы. Даже в разговоре не вынимал ее изо рта, небрежно рассыпая пепел. Сибирцев же чувствовал себя нехорошо: необходимое разудалое гостеприимство сделало свое дело.

– Во рту так кисло, – пошутил он, – будто там переночевал эскадрон гусар вместе с лошадьми.

Кунгуров скривил губы в улыбке, но глаза его были насторожены и безулыбчивы. По этому взгляду Сибирцев понял, что ротмистр пуст и деньги отдавать не собирается. А все эти вчерашние застольные разговоры об офицерской чести, о долге – сплошной блеф.

Видно, что-то другое было причиной столь раннего визита. И чтобы сразу прояснить для себя это второе, главное, Сибирцев решил избавиться от первого, которое определенно смущало Кунгурова, а неудобство, испытываемое в настоящий момент контрразведчиком и ставящее его в зависимое от Сибирцева положение, никоим образом не должно было влиять на то другoe, ради чего прибыл ротмистр. Сибирцев решил опередить гостя. Потирая виски и морщась, он указал на кресло и сделал ладонью жест, призывающий к молчанию, а затем, раскрыв створки буфета, достал оттуда початую бутылку коньяка и пару хрустальных фужеров, похожих на рубчатые ручные гранаты. В них он влил коньяк и, перенеся через всю комнату, протянул один Кунгурову, присевшему в кресло. Молча чокнулся с ним – раздался мелодичный звон – и так же молча залпом проглотил коньяк.

Кунгуров проследил унылым взглядом и, швырнув в пепельницу окурок, опрокинул в рот свой фужер. Помолчали, глядя в окно на сырой рассвет. Ротмистр достал новую папиросу, закурил.

– Боже, холодина-то какая… – Сибирцев выплюнул лимонную кожуру. – Вот уж не позавидуешь… Я давеча хотел вас предупредить, Николя, – продолжал Сибирцев, не отрывая взгляда от раскисшей февральской улицы, – чтобы вы не особенно беспокоились. Все мы человеки, все под богом ходим. Да и невелика сумма, чтобы голову ломать. Так что будем считать вопрос исчерпанным…

– Должен вам заметить, Мишель, – сипло сказал ротмистр, – что я действительно нахожусь в несколько стесненных обстоятельствах. Однако…

– Э, полноте, полноте, друг мой, – перебил Сибирцев. – Я же сказал, что вопрос исчерпан. Оставим это. Уж нам-то что делить…

– С вашего разрешения, Мишель, я ведь к вам еще и по делу.

– Господь с вами, Николя, – поморщился Сибирцев и встал. – В такое гнусное утро…

– Что поделаешь? – вздохнул контрразведчик. – Понимаю вас. – Он попробовал усмехнуться, но усмешка получилась кривая. – С другой стороны, как вы догадываетесь, мы предпочитаем приглашать к себе в учреждение. Но, питая к вам искренние чувства, я решил, так сказать, тет-а-тет. Не по службе.

– Что ж, – шутливо-скорбно вздохнул Сибирцев, – ценю ваше доверие. Я весь внимание, господин ротмистр.

– Ах, оставьте этот тон, Мишель. Дело-то ведь действительно серьезное. Присядьте, сделайте одолжение. – Он подождал, пока Сибирцев снова сел напротив и закурил. – Прошу вас учесть, что разговор сугубо конфиденциальный… Наше учреждение заинтересовалось одним человеком, который, судя по собранным данным, имеет самое непосредственное отношение к красному подполью. Должен сразу сказать, что улики достаточно веские.

Сибирцев снова пожал плечами, как бы спрашивая, при чем тут он-то.

– Вы, вероятно, знаете его, Мишель.

– Вполне возможно. Но кто это, если не секрет?

– От вас у меня нет секретов, – подчеркнул ротмистр. – Это некто Сивачев из отдела шифровальщиков.

– Сивачев? – протянул Сибирцев. – Каков он из себя, напомните.

Ротмистр натянуто улыбнулся одними губами.

– Каков? – повторил он. – То-то и оно, что никаков. Рост средний, черты лица правиль-

ные, глаза серые. Подпоручик… Впрочем, я готов его предъявить вам очно.

– Если это необходимо… – Сибирцев вздохнул. – Но в чем должна заключаться моя миссия? Опознать и все? Или еще что-нибудь?

– Главная неприятность в том, Мишель, что в числе людей, которых он знает, он назвал и вашу фамилию.

– Ну какая ж это неприятность? – удивился Сибирцев. – Вполне вероятно, что по долгу своей службы этот ваш шифровальщик – так? – знает многих, в том числе, не исключено, и вас, и самого Григория Михайловича. Вы же понимаете, что такое штабная работа? Знать все и обо всех. К сожалению, немало народу по какой-то абсолютно для меня непонятной причине считают необходимым вмешиваться в сугубо ваши прерогативы. Вы не можете мне объяснить, почему? Что это, особая какая-то страсть или всеобщее помешательство на почве шпиономании?

– Возможно, вы правы, Мишель, – сухо заметил контрразведчик. – Но мне не хотелось бы углубляться в абстрактные рассуждения. Поставьте себя на мое место, и вы поймете, что поводов для беспокойства, если не сказать жестче, более чем достаточно.

– Согласен. Однако и вы, господин ротмистр, поставив себя на мое место, сочтете себя, мягко выражаясь, оскорбленным. Полагаю, что мой послужной список дает мне право так думать. Покойный адмирал…

– Оставим покойного.

– Есть немало других, включая нашего атамана, а также хорошо вам известного полковника Скипетрова. Я уж не говорю о Дмитрии Леонидовиче Хорвате, Вологодском, Путилове, Калмыкове, наконец. Вот видите, я называю вам самых разных людей, у которых вам нетрудно навести обо мне справки. И потом, почему я должен в чем-то оправдываться? – Сибирцев неприязненно смотрел на Кунгурова.

– Мне не оправдания нужны, Мишель, – примирительно сказал Кунгуров, видимо, названные фамилии произвели на него впечатление, – а ваша помощь. Вы меня неверно поняли.

– Помощь – другое дело, – сразу остыл Сибирцев. – Еще коньяку?

– С удовольствием, – буркнул Кунгуров, – только, с вашего позволения, не такими лошадиными дозами.

– Это как желаете, – рассмеялся Сибирцев.

Он откупорил новую бутылку и, налив себе полфужера, подвинул бутылку Кунгурову. Поднял свой фужер и, вертя его за ножку, стал рассматривать коньяк на свет.

– Вы бы не торопились, Мишель, – сказал Кунгуров, чувствуя, что Сибирцев может опьянеть.

– Нализаться? – усмехнулся Сибирцев. – А что еще прикажете делать, Николя?

– Вернемся к нашему разговору.

– Сухой вы человек, ротмистр, – вздохнул Сибирцев и отставил фужер. – Ну, слушаю вас.