– Бабка наша хороша. Ты слыхала, какими она его словечками крыла? – гоготала Ирина, попивая чай на неухоженной Евиной кухоньке. Чистоту Ева навела, а уюта не добавила. – А тряпкой как отходила! Ох, Евка, жаль, ты не смотрела!

Ирина, отдернув занавеску, давно пялилась в окно. Дом бабы Марины стоял как раз напротив лачуги Евы.

– А красивый, – протянула с огорчением. – Думаешь, глянет на меня или нет? Чего он эту фиговину вертит? Фотоаппарат, что ль?

– Ты его пригласи на чашечку кофе с ночевкой – точно глянет. Всё равно ему идти некуда, – посоветовала Ева. – Заодно про фиговину спросишь.

Она в окно не выглядывала и энтузиазма Ирины не разделяла. Для той любой представитель мужского пола хорош, будь он хоть косой, хоть однорукий.

– Ты права! – Ирина брякнула чашкой. – Пожелай мне удачи!

Она с грациозностью лани, но топая как слон, вылетела за порог. Ева откинулась на стуле, прикрывая веки. Клонило в сон и болело в темечке. Перед глазами бегали назойливые мушки. К грозе.

Дверь протяжно скрипнула. Ева приоткрыла правый глаз. Судя по озадаченной мордашке Ирины, знакомство с симпатичным внуком не сложилось.

– Сказал, что не хочет меня стеснять, – горько отрапортовала та. – И сидит дальше. Стеснять – удумал тоже! Его от чистого сердца приглашают, а он… Я б пирожков напекла. Кто ж в здравом уме  моих пирожков отказывается, а?

Ева неопределенно пожала плечами. Ирины иногда слишком много. Наверняка поперла танком на паренька: пирожки, гости, ночевка. Неудивительно, что он струхнул и предпочел спать на земле, чем в её доме…

Ирина скоро ушла, огорченная провалом. Вовремя. Небо укрылось дождевым сумраком, и грянул гром. Молнии, сверкая, освещали Залесье, погруженное в чернильную тьму. Ливень забился в стекла.

Ева выбежала на крыльцо за оставленной курткой.

Серебряные всполохи озарили одинокую мужскую фигуру, сидящую у забора соседского дома.

– Иди сюда! – сложив ладони лодочкой, крикнула Ева.

Фигура её заметила, рванула в калитке, волоча за собой рюкзак.

Он представился набегу, влетая на веранду:

– Ты чудо, а я Макс!

И стянул насквозь промокшие кеды. Ева отправила гостя переодеваться, а сама заварила травяного отвара. В травках она мало-мальски разбиралась, мяту от полыни отличать научилась.

Макс, укутанный в шерстяной плед, дрожал. Вся его одежда, включая нижнее белье, висела на электрическом обогревателе. Тряпичный рюкзак, тоже промокший, обсыхал рядом.

– Неужели никто не предложил ночлега? – поразилась Ева, переливай отвар в кружку. Макс обхватил ту и прижал к груди.

Допустим, Ирину он отверг. Но в Залесье люд гостеприимный, тем более приютить внука бабы Марины – это не только сделать доброе дело, но и разведать какие-нибудь слухи.

– Тетка одна приглашала. Но я по дурости отказался, а номер дома-то не узнал. Ну а потом резко погода испортилась, и народ разбежался. К кому ломиться? Я ж полный неудачник. Ехал к вам полями какими-то, так машина увязла на полпути. А в ней все шмотки.

«Ты, главное, Ирину теткой при ней не назови, – усмехнулась Ева. – Она такого оскорбления не перенесет».

Кружка ходила ходуном в трясущихся руках Макса. Зуб на зуб не попадал.  Ева подлила кипятка и, помассировав виски, попросила чувствовать себя как дома. Ухаживать за гостем она была не в состоянии – голова трещала. Гость оказался вполне самостоятельный и даже нагловатый. Залез в холодильник, сварганил бутерброд. Пошарил по шкафчикам в поисках майонеза, которого у Евы не водилось. Когда на тарелке остались одни крошки, Макс сыто зевнул.

– Только бы фотоаппарат не пострадал, – сетовал он, отжимая насквозь мокрый чехол.

Кнопка включения загорелась, по черному экрану поползли буквы. Макс дождался, когда появится изображение, посмотрел в объектив и облегченно выдохнул. Следом осмотрел телефон. Всё исправно работало.

– Надеюсь, завтра бабка перестанет выкаблучиваться. Я ей лекарств привез. – Макс постучал по боковому кармашку рюкзака.

Ева постелила гостю на узеньком диване-книжке в спаленке, а сама улеглась на кухонном полу. Дом не был приспособлен под гостей, посему, где нашлось спальное место, там и спишь. Ей многого не надо.

12.

Она позвала его сама. Невиданное дело! Жертва зовет убийцу. Овца жаждет быть съеденной волком. Но она звала, и он пришел… Неприлично не ответить на приглашение.

Она живет в деревянном доме в неприметной деревушке. На втором этаже разводит воронов и читает людские судьбы по их перьям. К ней обращаются редко – боятся. Единственная дочь, ошибка молодости, уехала в Израиль прочь от мамаши-ведьмы десять лет назад. Она совсем одна, на улице бывает редко, ни с кем не общается. Её смерть заметят не скоро.

Он проходит мимо маленького озерца, по которому кружат утки. Птицы чувствует его, разлетаются, истошно крякая что-то на своем утином. Он улыбается – глупые птицы предупреждают ведьму о госте.

Когда он входит, она курит за кухонным столом. Её улыбка широкая, точно ведьма повстречала доброго друга.

– Так вот ты какой. Почему так долго?

– Тебе не терпится умереть? – отвечает он с непониманием.

Что может быть лучше жизни?

– Небеса сообщили, что моя песня обрывается сегодня – а я не спорю с всевышними.

Она начинает петь что-то нелепое, какую-то детскую считалочку. И когда он ударяет её по затылку, и когда всаживает нож под ребро – она поет. Замолкает только, когда он оканчивает чертить улыбку от уха до уха. Нити, яркие-яркие, тянутся к нему. Он их нежно обхватывает пальцами, перебирает точно струны.

Её агония будет длиться долго. Он примет ведьмовские силы до капли.

Раз-два-три-четыре-пять. Негде зайчику скакать…

На втором этаже в стены бьются птицы. Каркают так, словно гибнут вместе с хозяйкой. А они и гибнут. Ломятся в стекла, царапают половицы. Но неминуемо затихают. Он приоткрывает дверь, ведущую в их обитель. Пол усыпан скрюченными тельцами, бьющимися в последнем припадке. Единственный живой ворон надрывно кашляет как умирающий старик.

Он наступает на него ботинком, прерывая мучения. Хруст костей, и всё. Долгожданная тишина.

Всюду ходит волк-волк. Он зубами щелк-щелк…

Идиотская считалочка разносится со всех сторон. Он не выдерживает, набирает перьев с пола и запихивает их в глотку ведьме.

Но пение не утихает, сводит с ума.

К тому же в его голове кто-то роется. Он чувствует стороннее присутствие. Этот кто-то дышит вместе с ним и смотрит его глазами. У него нет облика, но пахнет он цитрусом. Какая-то ведьма.

…Она умирает недолго, дня три. Он много курит, мало ест и не выходит за ворота. И всё же его присутствие успевают заметить. Назойливые старухи ломятся к ведьме. Он представляется перед соседями внуком и отводит им взгляд. Они никогда не запомнит ни его лица, ни голоса. Забудут, едва он уйдет.

Нити меркнут, истончаются. Не истинная ведьма, так, полукровка. Дальше тянуть из неё энергию – себе же вредить. Он обрывает её мучения одним ударом в грудь. Тело вздрагивает и опадает.

А в ушах – дурацкая считалочка.

13.

Ей давно ничего не снилось. Пустота, наполненная монотонной тишиной, – максимум, что происходило во сне. А теперь… Ева, как в прежние времена, отпивалась водой. Небо светлело, стряхнув с себя звездное покрывало. От непогоды не осталось и напоминания.

«А мы спрячемся в кусты, – било по затылку насмешливое. – Прячься, заинька, и ты».

Ведьмаку известно, что она следит за ним. Правда, ни он, ни она не знают, как Ева это делает. Но ведьмак может разгадать быстрее. И вычислить её. И поймать.

Ева помотала головой. Поставила кружку у мойки, но та соскользнула и с грохотом упала в раковину. На звук выбрался взъерошенный Макс в одних черных трусах-боксерах.

– Не спится?

- Извини, если разбудила. Постараюсь быть тише.

Но Макс не ушел, а щелкнул выключателем. Яркий свет ударил в глаза, заставив зажмуриться.

– На тебе лица нет, – с видом заядлого детектива сказал Макс. – Кошмары мучают?