– Живая, – шептала она, – приблизься. Мне и не разглядеть тебя. – Ева склонилась к Евгении Павловне, и та погладила её по лбу. – Живая… Все должны умереть, весь род наш проклятый вымрет, а она живая... А мамка твоя как, а сестрица? Помню, нагадано было твоей матери две девочки да обе с поганым клеймом.
Ева рассказала, что все погибли. Про мамину с папиной смерть, про Машкину. Рассказала, как переселилась в дом бабушки Марьи и как отыскала могилу. Евгения Павловна слушала, не перебивая, только грудь её вздымалась, а изо рта вырывались хриплые вздохи.
– Все на том свете, – подытожила старушка. – И ты там будешь, не тревожься о грядущем. Совсем уж скоро час настанет, немногим позже моего. – Ева поежилась, а Евгения Павловна продолжила. – Именем тебя отец наградил особым, думал, убережет тебя. Да не в имени дело! Я тебе о жизни нашей поведаю с Марьей, коль уж от тебя в тайне всё держали. Видать, для этого я и хранилась на белом свете, чтоб с тобою повидаться…
…Жили мы не богато, впроголодь. Отец наш помер на войне ещё в сорок третьем, а мать толком и не воспитывала, горевала по нему. Марья как старшая за мною присматривала, в обиду не давала. Я уж и не помню тех времен, но тяжко приходилось. Я, как деньги завелись, ни в чем себе не отказывала – всё пыталась наверстать за детство и юность. А вот Марья напротив, вела образ жизни аскетичный, лишнего не позволяла. Замуж вышла раненько совсем, да я и не останавливала. Только лада в их семье не было, пил Гена, супруг её, безбожно. Мы тогда о проклятье и знать не знали, жили как все.
А потом как гром среди ясного неба. Марье сны сниться стали дикие. Жизни чьи-то, смерти, калейдоскоп событий и судеб. Марья от них бежит, а они по пятам. То память, от неё не спрячешься. Она других ведьм видела, погибших от рук ведьмаков. Это силы её так предостерегали: «остерегайся, охотник где-то рядом». А я… ну а я потихоньку жила себе. Мужчин к себе не подпускала, семью не создала. Во мне тоже имелась сила, но иного толка. Удачливая я была, точно ангел-хранитель от меня ни на шаг не отступал. За что не возьмусь – всё ладится. Всё, кроме любви. Я в город подалась, начала деньги зарабатывать.
Уж не знаю, как, да только Марья правду узнала о своем предназначении. Она научилась силу контролировать, назвалась знахаркой, травками людей лечила. Потом мамку твою родила, с муженьком развелась. Да только отношения у неё с дочерью не заладились. Разные были они. Твоя мать, как бы это сказать, личность неординарная. Такая одна на миллион. Истинная ведьма, которой уготовано судьбы людские вершить. А Марья страшилась дочери правду открывать, чтоб хуже не сделать ни ей, ни себе. В девятнадцать годков мать твоя влюбилась в парня приезжего и с ним собралась в город. Марья к их ногам пала, молила остаться. Думала, что убережет дочурку. Отвела ту в сторонку да рассказала о ведьмовском предначертании. Ну, мама твоя посмеялась, да и укатила с возлюбленным. Женились они, вас народили. Их отношения с Марьей окончательно рухнули…
Мы с твоею мамой встретились уже на похоронах. Марью я нашла под еловыми ветками. Убийца её тело припрятать хотел в лесу, да чутье мое вывело к сестренке. Она ж меня звала. Я из города рванула к ней, а она уже холодная, обескровленная…
Мама твоя, конечно, была уверена, что Марья сама нарвалась. Она же во всякую нечисть верила, вот и связалась с каким-то чокнутым. Я про того чокнутого и сама из писем Марьи знала, но считала его человеком порядочным. Марья его полюбила всем сердцем, а я за неё порадовалась. Не углядела.
Уезжая, твоя мама мне письма воротила, которые ей Марья писала. Сказала, что видеть их не желает. Я их сохранила... Возьмешь в секретере, лентой перевязанные. Почитай как-нибудь на досуге.
В общем, такова наша судьба. Я научилась силой пользоваться в свою угоду. Вон, на безденежье не жалуюсь. Да только кому надо богатство, когда тьма душу сжирает?
Ты, девочка, ведьма, и мать твоя ею была и сестрица бы стала, коль не злой рок. Ты – единственная из нашего рода. А где есть ведьма, всегда есть ведьмак. Он и до тебя непременно доберется.
Ступай, девочка, прочь, не мешай бабке помирать…
После этих слов Евгения Павловна нехорошо, долго закашлялась. В уголках её губ выступили кровавые капли. Ева закричала, и сиделка ворвалась в комнату, засуетилась у мечущейся в припадке старушки.
– Марья, Марья… – забормотала Евгения Павловна и забилась в предсмертных судорогах. – Марья, я иду, родная.
– Уходите! – потребовала сиделка. – Скорую, надо вызывать скорую! Да не мешайтесь же вы!
– Марья… – плакала Евгения Павловна и тянула руки к Еве. – Не серчай…
Ева выбежала из спальни. Осмотрелась. Откинула дверцу секретера и увидела на абсолютно пустой полке стопку тетрадных листов, повязанных траурной черной лентой. Ева схватила их и, засунув в сумку, вылетела наружу. Незачем оставаться здесь.
Евгения Павловна уже мертва. Мороз, растекшийся по воздуху, возвещал о её смерти.
В хостеле Ева разложила листки по покрывалу и читала. Бабушка описывала рецепты зелий из трав, много рассуждала о жизни, о предназначении. Среди дневниковых записей лежали письма в конвертах. Ева копалась в текстах, вчитывалась в скачущий почерк, отыскивая важное. Отрывки плыли перед глазами.
«…Женщины наделены силой по рождению, мужчины – по крови. Ведьмаком руководит сама тьма. Он чует жертву издалека. Лишь пустив её кровь, он получает всё то, чем обладала ведьма…»
«Ведьму тянет к ведьмаку, а ведьмака – к ведьме. Они могут даже не догадываться, что связаны лунными узами. Но жажда рано или поздно проснется, и если ведьма вовремя не почувствует угрозу – она обречена».
«…Наше время – лунное. Луна делает нас могущественными и она же выпивает нас без остатка… Она покровительствует нам, проклятым, и мы жертвуем во имя её собой…»
«…Я научилась общаться с мертвыми ведьмами. Они рассказали мне о пограничье, в котором слоняются души тех, кого настиг ведьмак. Это страшное место, ведь в нем нет ничего. Ни неба, ни земли, ни звуков, ни молчания, ни людей, ни стихии. Это не ад и не рай. Ничто. Пустота, которую способен ненадолго разрушить голос ведьмы. Я часами общаюсь с ними, и ведьмы делятся со мной воспоминаниями…»
«…Девочка Глаша погибла от рук немецкого колдуна. Она до сих пор просит воротить её, плачет, цепляется за мой голос как за соломинку. Мне горько, но оживлять я не способна. Она, утратившая свою силу, чужая как для живых, так для мертвых…»
«…Доченька, ответь. Я видела в огне, как умру сама. Как погибнешь ты, и как - твои девочки. Вы с Машей – от случайности. Я и Евочка – от предопределенности. Жутко мне видеть свою судьбу, затерянную в еловых лапах, но ещё жальче вашу. Помню, как ты в гости ко мне пять лет назад приезжала. В последний свой раз. Ты и Евочка. Маленькая такая, смешная девочка. Вырастет она моей копией… И умрет в крови и слезах…»
«…Зря ты не веришь мне, дочка. Объясни своим малюткам, что да как, научи их управлять проклятием. И они проживут долгую счастливую жизнь. Наша судьба в наших руках. Ты способна спасти дочурок. Я видела взрослую Еву во вчерашнем сне. Она у тебя девочка крепкая, со всеми тяжбами справится, не сломавшись. Выстоит. Не дай ей погибнуть!..»
«…Дочь, прости меня, дуру старую. Не права я была, всё придумала. Нет никаких ведьм и другого нет. Приезжай ко мне с дочками на майские праздники. Повидаемся хоть, а то душа без тебя слезами обливается…».
В июне того года её не стало. Наверное, предчувствовала смерть и хотела попрощаться.
Почему мама не поверила? Или хотя бы после смерти не вспомнила пророческих писем? Этого, последнего, и того, про еловые ветки. Неужели мама так ненавидела бабушку? Но за что? И почему тогда она назвала младшую дочь ее именем?
5.
Максим погрузился в телешоу. Смотрел внимательно, отсекая ложь, выдумку, фантазии – только по фактам, что действительно могло пригодиться. Разумеется, в передачах появлялись и люди в полицейской форме, которые заверяли, что дело ведется. Ну-ну, если бы велось, за Евой давно приехали как за подозреваемой.