Стальная громадина бесшумно отделилась от причала и боком поплыла к середине ковша.
— Носовые на борту! — снова послышался голос Игоря Русакова. — До стенки пятьдесят метров!
Буксиры, радостно попыхивая трубами, вывели крейсер на осевую линию фарватера и застопорили ход. Отсюда, с заводского ковша, должно было начаться первое в его жизни самостоятельное плавание.
Было тихое солнечное утро. Искрилась чуть подернутая маслянистой пленкой вода, словно вся была засыпана серебристой рыбьей чешуей. Неподвижно застыли зеленые липы в небольшой рощице на противоположном берегу, и, словно поддавшись всеобщему оцепенению, дремали тысячи лошадиных сил в многоярусном чреве «Горделивого».
Урманов трепетными руками, будто совершая некое таинство, перевел рукоятки машинных телеграфов на «товсь», мелодично тенькнули сигнальные звонки совместившихся стрелок — из машины мигом отрепетовали команду. Командир снова глянул на лоцмана, тот согласно кивнул, и Урманов поставил оба телеграфа на «малый ход». Ему почудилось, что по всему огромному телу корабля пробежала нетерпеливая дрожь, словно по спине призового скакуна, которому отпускают поводья. Крейсер легонько качнулся и послушно тронулся с места. Мелкая волна легкими разводьями обтекала его острый свежевыкрашенный форштевень.
— Поехали! — радостно воскликнул Павел Русаков, вытирая носовым платком вспотевший лоб. — С тебя бутылка коньяка, Серега!
Урманов не ответил. Вцепившись обеими руками в шершавый поручень, он зачарованно смотрел на ласково журчащую вдоль борта волну, переводил взгляд на медленно плывущие назад низкие, опушенные зеленью берега канала, и всем его существом владело горделивое чувство первопроходца. Жалел только о том, что не видит его в эти минуты отец.
— Вправо помалу, — негромко произнес невозмутимый лоцман. Главный старшина Хлопов чуть пошевеливал рычажок манипулятора, такой непривычный на месте традиционного, обшитого медью рулевого колеса с отполированными матросскими ладонями рукоятками.
На поднятой осанистым крейсером волне покачивались навигационные вехи, приветливо взмахивая цветными голяками. Немного поодаль выпрыгивали из воды любопытные рыбешки, оставляя на поверхности быстро гаснущие оспины.
Мерно гудели, постепенно набирая силу, машинные вентиляторы, над палубными надстройками вращались распахнутые раковины антенн, встречный ветерок старался развернуть на гафеле алое полотнище государственного флага.
Смотря на мачту, Сергей Урманов думал о том, насколько символично, что на испытаниях корабль носит государственный флаг. Ведь строила «Горделивый» буквально вся страна: он напичкан от киля до клотика продукцией великого множества заводов со всех краев и весей нашего необозримого государства.
В ходовую рубку поднялся заместитель командира капитан третьего ранга Валейшо.
— Сергей Прокофьевич, — вполголоса обратился он к командиру. — Может, просьба моя не совсем уместна, но надо, чтобы вы сказали хоть несколько слов экипажу… Поздравили всех с первым плаванием… Ведь такое не повторяется…
— Понял, комиссар, — согласно кивнул Урманов. — Сейчас, только повернем на новое колено…
Чуть погодя он подошел к трансляционному щитку и включил тумблеры на щитке внутрикорабельной трансляции.
— Товарищи матросы, старшины и офицеры! Товарищи рабочие, инженеры и техники! — поднеся ко рту микрофон, медленно и раздельно произнес он. — В нашей с вами жизни происходит сейчас знаменательное, неповторимое событие. Мы выводим в море новый могучий корабль советского Военно-Морского Флота! Корабль, которому будут подвластны любые штормы и ураганы, доступны самые дальние дали Мирового океана. Корабль, который будет вызывать восхищение каждого настоящего моряка, гордость наших друзей и зависть недругов. Нам с вами выпала огромная честь вдохнуть в него душу, стать хозяевами и повелителями всех его сложнейших устройств, оружия и механизмов. Так пусть каждый из нас оправдает высокое доверие, оказанное нашим народом, его Коммунистической партией и Советским правительством. Поздравляю вас, мои боевые друзья.
Валейшо стоял неподалеку, слушал Урманова и представлял себе, как сейчас в каждом отсеке, в каждом помещении, в каждой рубке крейсера с затаенным дыханием внимают командиру. Голос первого человека на корабле не часто звучит по циркулярной трансляции. Но коли уж командир обращается к экипажу, значит, возникли исключительные обстоятельства. И тогда, напрягаясь, слушают его в машинном отделении, наполненном грохотом и дрожью мощных двигателей, слушают в радиопосту, убрав на время с висков черные лопухи наушников, слушают на камбузе, не обращая внимания на подгорающие котлеты…
«Говорит командир!» На море к этой фразе относятся с не меньшим уважением, чем на суше к звучащим в эфире словам: «Говорит Москва!»
— Спасибо! — поблагодарил замполит, когда Урманов, выключив трансляцию, положил микрофон.
— Лучше выдумать не мог, — улыбнулся ему командир и спросил: — Ну как там внизу народ?
— Наши все пишут, — ответил Валейшо.
Его слова услышал Павел и тут же ввязался в разговор:
— Какую-то чиновничью канцелярию сделал ты, Серега, из крейсера. Сто пудов бумаги понапрасну переведешь…
— Погоди, ты нас еще будешь благодарить за эту порчу бумаги, усмешливо глянул на него Урманов.
Дело было в том, что накануне пробного выхода командир велел выдать на каждый боевой пост по ученической тетради и предложил вести короткие записи о действии механизмов. По возвращении в затон офицеры должны были проанализировать все записи и выработать рекомендации для завода по регулировке барахлящих устройств. Инженер-механик Дягилев горячо поддержал эту идею.
Вообще Урманов давно уже знал, что между Дягилевым и Павлом Русаковым существует ревнивое соперничество. Главному строителю не нравилась компетентная въедливость корабельного инженера. За глаза Павел окрестил его «хазаром». Поводом для такого прозвища явились, видимо, скуластое, чуть узкоглазое лицо Дягилева и его непробиваемое упрямство.
— Опять твой хазар акт ревизии компрессора не подписывает, — обидчиво говорил Урманову главный строитель. — Прокладки, видишь ли, ему не понравились! А что такое прокладки? Мусор! Выбросил и поставил новые!
— А ты так и сделай, — спокойно посоветовал Павлу командир, который в большинстве случаев принимал сторону своего инженера-механика.
— Разве тебя убедишь, — безнадежно махал рукой Павел, — ты свои куркульские интересы блюдешь…
— Мы с тобой оба государственные интересы защищаем. Не понимаю, чего же ты хочешь?
— Я хочу, чтобы вы мне палки в колеса не совали. Не лезли туда, где ни черта не понимаете.
— Напрасно ты думаешь, что мы зря казенные харчи переводим, — пытался урезонить его Урманов.
— Вы по полпуда каши, а мы по сто пудов соли на этом деле съели! вскипал главный строитель. Но в конце концов ему приходилось уступать требованиям корабельных специалистов.
— Сейчас будет крутой поворот канала, — вынув изо рта трубку, подсказал Урманову лоцман.
— Ясно, — откликнулся командир и передал по трансляции в машинное отделение: — Приготовиться работать обеими машинами враздрай!
— Ты с реверсами-то полегче, Серега, — обеспокоенно попросил Павел Русаков, и полы его разлетайки мелькнули уже у выхода из рубки.
— Разрешите и мне спуститься в машинное? — подал голос Валейшо.
— Идите. Предупредите там Дягилева, чтобы наши смотрели в оба.
— Стопорите правую машину, — подсказал лоцман.
Урманов перевел рукоятку машинного телеграфа на «стоп», почти одновременно скомандовав на бак:
— Правый якорь к отдаче изготовить! — Это для страховки, если вдруг что-то случится с машинами и крейсер останется без хода. На тот же случай следом за «Горделивым» шли оба портовых буксира, которые выводили его из затона, шли, почтительно поотстав, как две вышколенные собачонки за хозяином.
— Давайте правый задний, — сказал лоцман.
Корма корабля мелко заколотилась, будто в ознобе, а нос его послушно завернул в нужную сторону.