— Вы, случаем, не вертолетчик? — спросил он растрогавшегося попутчика.

— Нет, я морской разведчик. А что?

— Взял бы на свой крейсер, у меня будет палубный вертолет, — не выдержав, похвастался Сергей.

— Так вы командир крейсера? — округлил глаза старший лейтенант. — А я с вами этак вот запросто…

— Бросьте условности, Леня, — усмехнулся Сергей.

Качка между тем заметно приутихла, теплоход перестал стонать и жаловаться на старость, слышен стал мерный шум машины, который раньше забивался скрипом и скрежетом.

— Похоже, прошли Киик-атламу, — сказал Урманов, отшторивая иллюминатор. — Скоро и Феодосия.

За круглым стеклом занималось серое дрожащее утро. Возле борта мирно колыхались зыбкие валы, растерявшие неистовую свирепость.

Небо было хмурым, но среди свинцовых туч белесыми озерками маячили первые прогалины. За кормой теплохода на воду садились чайки.

— Если чайка села в воду — жди хорошую погоду, — сказал Леня.

Еще через час «Петр Великий» пришвартовался к внутренней стенке Широкого мола Феодосийской гавани.

Подали трап, и на берег жиденькой цепочкой потянулись измученные качкой пассажиры.

Палубная команда теплохода спешно вооружала пожарные шланги для окатывания водой коридоров и надстроек.

А в трехместной каюте разыгрался новый акт маленькой драмы. Алла наотрез отказалась плыть дальше на теплоходе.

— Лучше пешком по берегу пойду, — заявила она. — И детям закажу подальше держаться от моря…

На прощание молодая женщина так крепко поцеловала Сергея в губы, что у него перехватило дыхание.

Среди ночи «Новокуйбышевск» миновал Багамские острова. Татьяна сожалела, что не удалось увидеть их, уж очень завлекательно звучали названия: Эльютера, Нью-Провиденс, Андрос, Большой Абако… Веяло от них романтикой Стивенсона и Джозефа Конрада.

Масла в огонь подлил Ян Томп своим рассказом о рыскавших в этих местах корсарах, пиратах и флибустьерах с «Веселым Роджерсом» — флагом с черепом и перекрещенными костями — на мачтах кораблей.

Запомнилась Татьяне байка о некоем Гаспарилле, который дерзко грабил испанские купеческие галеоны, набитые золотом и серебром. Гаспарилла был умен и удачлив, потому долго оставался безнаказанным, пока губернаторы американских колоний не назначили за его поимку мешок золотых дублонов, равный весу его буйной головы. Это добавило прыти испанским капитанам, они стали еще усерднее охотиться за неуловимым флибустьером. И вот однажды отвернулось капризное счастье, в Мексиканском заливе его настигли два военных корабля. Отчаянно дрались «джентльмены удачи», не желая болтаться на реях в королевских ошейниках, их меткие залпы изрешетили паруса и борта преследователей. Но силы были неравными, после двухчасового боя корабль Гаспариллы на полном ходу зарылся носом в волны и был проглочен пучиной.

Победители же взяли курс на Сант-Августин во Флориде, где рассчитывали получить обещанный презент. Каково же было их удивление, когда, принявшись шпаклевать пробоины, они обнаружили в некоторых из них золотые и серебряные слитки! Видимо, у флибустьеров кончился запас ядер и они бросали в раскаленные жерла пушек драгоценную добычу.

«Там, где блещет золото, всегда рекою льется кровь, — утверждает старинная мексиканская песня. — Золото и кровь всегда рядом, как любовь и ненависть, как добро и зло, как жизнь и смерть…»

Томп пропел этот куплет по-испански, а уж после перевел на русский язык. Татьяна знала, что механик больше года провел на Кубе, помогал бывшим бородачам-барбудос осваивать судовые двигатели.

— В Гаване у меня много друзей, — говорил он Татьяне. — Я вас с ними обязательно познакомлю.

— Только друзей? — с улыбкой взглянула на него Татьяна. — А мне говорили, что на Кубе очень красивые девушки.

— Самые красивые девушки на острове Сааремаа, — смущенно улыбнулся Томп.

Утром в лазарет к Татьяне заглянул второй помощник Рудяков. Дня два назад она сняла секонду швы и вместо повязки пришлепнула круглую наклейку. Сегодня она убрала и наклейку, внимательно рассмотрев синевато-розоватый шрамчик на тыльной стороне ладони Рудякова.

— Вы не находите, доктор, — игриво подмигнул ей секонд, — что мой шрамчик напоминает след поцелуя? Всю жизнь он будет памятью о вас!

— Только не сознавайтесь своей жене, Марк Борисович, — усмехнулась Татьяна.

— Ей говори не говори, все равно будет ревновать даже к мачте! отшутился он.

— Ревнует — значит, любит.

— Жена — мой главный выигрыш в жизненной лотерее, — сказал Рудяков, обретая свой всегдашний невозмутимый вид.

Выпроводив пациента, Татьяна раскрыла взятую из судовой библиотечки книгу — томик стихов Николаса Гильена, открыла на заложенной бумажкой странице.

Исхлестана злыми валами и легкою пеной украшена, качается Куба на карте: зеленая длинная ящерица с глазами, как влажные камни…

Прочла и еще раз оценила ажурную образность и мелодичную прелесть стиха. Мысленно поблагодарила Яна Томпа, по совету которого она открыла для себя Гильена, и вообще Ян помаленьку приобщал ее к поэзии.

Но ты, у берега моря стоящий на крепкой страже морской тюремщик, запомни валов нарастающих грохот, язык языков пожара и ящерицу, что проснулась, чтоб вытащить когти из карты!

Вчера помполит провел беседу об острове Свободы, на землю которого они вскоре должны были ступить. Татьяна слушала его и думала о многострадальной истории живущего посреди моря небольшого народа. Почти триста лет грабили его богатства потомки испанских конкистадоров, потом на смену им пришли еще более алчные захватчики — североамериканские империалисты. Они подчинили себе экономику страны, навязали ее народу ненавистный компрадорский режим… Татьяна улыбнулась, вспомнив, с каким смаком произносил Воротынцев звучные чужеземные слова: «конкистадоры», «компрадорский», «гирильерос», «мамби»… И в самом деле, слова эти, дома прозвучавшие бы манерно и выспренне, здесь были как нельзя более кстати.

В открытый иллюминатор ворвался вдруг близкий рокот авиационного мотора. Татьяна захлопнула книгу и поспешила наверх. Выбежала на левое крыло мостика, по которому озабоченно прохаживался старпом Алмазов.

— Над нами пролетел самолет? — спросила его Татьяна.

— Американец, — буркнул старпом. — Едва мачту не снес. Экономическая блокада Кубы в действии. Пужают, нервы наши испытывают. Гляньте вон туда, — протянул он ей бинокль, — два серых волка зубы скалят…

Татьяна навела бинокль в указанном направлении и увидела хищные силуэты двух военных кораблей со скошенными назад трубами, они неслышно двигались, окутанные белыми полосками бурунов, словно действительно крались за добычей.

— Отсалютовать флагом! — подал команду Алмазов. Алое полотнище на мачте медленно скользнуло вниз, секунду задержалось на половине и снова заплескалось вверху. Пестрые, как пижамы, флаги военных кораблей даже не дрогнули.

— Спесивые невежи, — презрительно бросил старпом. — По международному праву нам положено салютовать первыми, — пояснил он Татьяне.

— Но мы же торговое судно, — сказала она. — Чего они следят за нами?

— Заявят потом, что мы везли в трюмах ракеты, — усмехнулся Алмазов.

Один из преследователей заметно прибавил ходу, так что пенные усы вспухли возле его носа. Из трубы вырвалась в небо шапка бурого дыма.

— Топлива не жалеют, — сказал старпом.

Американец стремительно приближался. Уже стал слышен надсадный свист его вентиляторов.

Возле репитора гирокомпаса, напряженно согнувшись, замер помполит Воротынцев, судорожно сжав пальцы на рукоятках пеленгатора, словно на пулеметной гашетке. Губы его беззвучно шевелились…

А Татьяна не отрываясь смотрела на догоняющий их серый корабль, и ей казалось, что вот-вот спустит он полосатый, похожий на пижаму флаг, и на мачте взовьется черный, с черепом и костями…

Сторожевик настиг «Новокуйбышевск», пошел с ним борт в борт, держась на расстоянии полутора кабельтовых.